Ликвидация
Шрифт:
Арсенина совершенно не удивила такая фамильярность. Лицо его оставалось спокойным.
– Подходил. Шел к вам проверить самочувствие Роди… - Арсенин кивнул на Охрятина: - Он сказал, что вы уехали.
– Ага, - задумчиво потер подбородок Гоцман.
– А может человек сам себя задушить?
Врач неохотно пожал плечами, вздохнул:
– Теоретически… Если притянуть себе пятку к затылку… Или иметь дух самурая.
– Родя не был самураем, это точно…
Арсенин сосредоточенно смотрел на шприц, исторгнувший из своего прозрачного тела
– Что с ним?
– Видимо, порвали селезенку, - озабоченно проговорил Арсенин.
– Если так, то потребуется операция… А кто его так?
– Виталий… погорячился. Когда он сможет говорить?
– Не знаю, - снова пожал плечами Арсенин, без всякой симпатии взглянув на Кречетова.
– Сделаю, что смогу.
Гоцман выглянул в коридор, окликнул конвойного. Лужов, преданно глядя на начальника, притопнул в дверях сапогами.
– Задержанного - ко мне.
– Арсенин кивнул на Охрятина.
Четко козырнув, Лужов деловито схватил бесчувственное тело товарища за руку и поволок его по полу.
– Отставить!… - вспылил Арсенин.
– Немедленно санитаров!
В дверях конвоир посторонился, пропуская Довжика и Тишака. Гоцман на миг крепко закрыл воспаленные веки, помассировал их пальцами. Потом безнадежно уставился на подчиненных.
– Ну шо?
– Пусто, - развел руками Довжик.
– А у нас хоть отбавляй, - грустно ухмыльнулся Гоцман.
– Якименко где?
– Они в дежурке с Саней решили чайку перехватить. Саня вчера на Привозе достал английский, ленд-лизовский…
Вошел Кречетов, и по его виноватому виду Гоцман понял, что его попытка установить истину посредством тщательного осмотра места преступления успехом тоже не увенчалась.
– Подобьем бабки… - Гоцман, не скрывая раздражения, глянул на возящегося с Охрятиным врача, но сдержал себя.
– Подобьем бабки. Имеем три версии убийства Роди. Самоубийство - маловероятно. Убийство конвойным Охрятиным - вариант. Убийство третьим лицом - тоже вариант… Был телефонный звонок - раз! Охрятин утверждает, шо никуда не отходил - два! Пропал шнурок - три! И откуда взялся этот третий - лично я не понимаю, хоть и не дурак. То - четыре… Вот такая картина маслом.
– Може, врет Охрятин?
– робко предположил Тишак.
– Возможно, - задумчиво отозвался Гоцман.
– Но когда мы с Виталием подходили к шкафу, он был спокоен. Вот беда какая!… Как селедка, спокоен. И даже заскучавши.
– Если шнурок на полу валялся, мог прилепиться к чьему-нибудь сапогу, - негромко вставил Довжик.
Гоцман одобрительно взглянул на него:
– Это верно. Надо обыскать все здание…
В коридоре раздался топот, дверь распахнулась в очередной раз. На пороге появился запаренный Якименко:
– Давид Маркович, двойное убийство на Большой Арнаутской! Огнестрел!…
– Поехали, - обреченно кивнул Гоцман и обернулся к Кречетову: - Виталий, а ты возьми дежурного и обыщи все здание…
Оперативники гурьбой устремились к
– Ты, Виталий, этому… парню селезенку порвал. Где такой ухватке обучился?
– На фронте в паре со смершевцами доводилось работать, - угрюмо буркнул майор, не поднимая глаз.
– Они и обучили кое-чему.
– Здесь не фронт, Виталий, - серьезно произнес Гоцман, нахлобучивая кепку.
– Отвыкай.
День был в самом разгаре. Несколько красивых, словно написанных акварелью кучевых облаков косо висели над морем где-то в стороне, еще недавно такой враждебной, а теперь вовсю строившей у себя народное хозяйство Румынии. Далеко-далеко к небу тянулся тонкий пароходный дымок. Суматошно орали чайки, ссорясь из-за найденной на берегу скумбрии. Ветерок колыхал натянутые для просушки сети.
Сенька Шалый переводил взгляд с одного лица на другое. И нельзя сказать, что ему было страшно, потому что страшно уже было раньше. А сейчас было - ужасно. И потому, что был упоительный южный день, когда надо бы гулять в обнимку с теплой ласковой девушкой, есть вишни, сливы, абрикосы и ранние персики, пить холодное пиво, встречаться с друзьями. И потому, что люди, которые неспешно доставали из карманов пиджаков и штанов оружие, готовились его, Сеньку, убить.
Один из них вынул из-за пазухи трофейный кинжал с гравировкой на клинке «Все для Германии», неторопливо разрезал стягивавшие Сенькины руки веревки. На запястьях остались красные рубцы. Шалый непроизвольно потер их руками и так же непроизвольно вскрикнул - бандит слегка уколол его острием кинжала в живот.
– Бежи, - скрипнул бандит, пряча кинжал и извлекая из глубокого, обшитого внутри кожей кармана «вальтер».
– Пацаны, - дрожащим голосом проговорил Сенька, не зная, на кого смотреть.
– Я же честный вор! Я…
Бандит, освободивший ему руки, молча вскинул пистолет, и пуля взбила фонтанчик песка у левой ступни Сеньки. Задохнувшись от ужаса, он непроизвольно отпрыгнул метра на два и, петляя, бросился прочь, к сетям, развешанным на утесе.
А бандиты неспешно, переговариваясь, шли за ним, время от времени по очереди стреляя - не в Сеньку, а целясь так, чтобы пули ложились совсем рядом с ним. Самый цимес заключался как раз в том, чтобы до поры до времени не задеть беспомощную жертву. Шалый метался по пустынному берегу, как затравленный заяц.
Чья-то пуля чиркнула по его левой руке ниже локтя. Рукав Сенькиной гимнастерки стал темным от крови. Он еще лихорадочнее запрыгал по пляжу, уклоняясь от беспощадно-издевательского кольца пуль.
Чекан и Толя Живчик, не принимавшие участия в травле, сидели на склоне напротив утеса с сетями. Живчик покуривал, Чекан с удовольствием вдыхал свежий морской воздух.
– Новое развлечение?
– усмехнулся он, кивая на пляж, где метался раненый Сенька.
– Он тебя выдал… - закашлялся Живчик, поперхнувшись дымом.
– Должен ответить.