Линии Маннергейма. Письма и документы, тайны и открытия
Шрифт:
Впрочем, когда Игнатьев в 1896 году поступил под начало Маннергейма, Густав Карлович, как его на русский манер величали, был уже довольно состоятельным человеком. Образцовая служба просто была его образом жизни.
Летом все гвардейские полки Петербурга выезжали в лагеря Красного Села, где проводились учения, маневры и скачки. Маннергейм был страстным лошадником и уже в то время большим знатоком лошадей, но участие в скачках тоже требовало средств. В Красном кипела светская жизнь, шли спектакли Мариинского театра, было множество развлечений и соблазнов.
Нужно было что-то придумать. Самым простым и естественным решением, открывавшим путь к обеспеченной жизни, представлялась женитьба на богатой наследнице. Выбор был сделан весьма удачно и в полном соответствии с традициями полка (тут опять похлопотала крестная Альфильд Скалон и полковые друзья). Анастасия Арапова, дочь кавалергарда, бывшего полицмейстера Москвы, генерала Николая Устиновича Арапова, была завидной партией: помимо унаследованного состояния, она приносила в приданое два поместья под Москвой. Родители невесты к тому времени уже умерли. Братья ее тоже были кавалергардами, а младшая сестра Софья год спустя вышла замуж за товарища Маннергейма по кавалергардскому полку, барона Дмитрия Менгдена [48] .
48
Менгден Дмитрий Георгиевич (1873–1953) – потомственный офицер, окончил Александровское кадетское училище, Пажеский корпус. В 1895–1907 гг. – в кавалергардском полку, затем адъютант великого князя Николая Николаевича младшего. В браке с Софией Араповой было трое детей. Умер в эмиграции во Франции.
9 мая 1892 г.
Дорогая София!
Получил в день свадьбы Твое нежное письмо, очень согревшее мне душу. Ты, милая сестра, всегда относишься ко мне с таким участием и теплом, что я был глубоко растроган, думая об этом. Наверняка Твои искренние пожелания принесут мне более счастья, чем чьи бы то ни было. По крайней мере, сейчас это так, потому что мне очень радостно и мы с женой подходим друг другу лучше, чем я даже осмеливался надеяться. Все время помолвки боязнь, что она слишком русская, мешала мне больше всего; теперь, слава Богу, я много спокойнее. Папа и Калле (брат Карл. – Э. И.) полностью завоевали ее расположение, и теперь она горит желанием познакомиться с другими моими братьями и сестрами. Я крепко раздумываю, не заехать ли летом в Финляндию, чтобы я мог представить Нату семье. Но не совсем уверен, осуществится ли замысел в этом году. Если бы у Тебя появилось желание провести каникулы здесь, в деревне, Ты доставила бы Нате большую радость, и нечего даже говорить, в каком восторге был бы я. Дорога из Гельсингфорса занимает ровно двое суток, но в целом она не слишком утомительна. Тебе нужно будет попросить Агнес Идестам или какого-нибудь другого из знакомых встретить Тебя в Петербурге и проводить на московский поезд. Я бы в Москве тебя встретил.
Местность здесь очень лесистая и красивая. Воздух свежий и чистый, хотя это и не морской воздух, поскольку здесь есть только речка или, вернее говоря, Москва-река – от дома на расстоянии брошенного камня. Здесь Ты могла бы вести размеренную деревенскую жизнь, спокойствие которой наверняка пошло бы Тебе на пользу. Но если твое здоровье нуждается в морском воздухе, то дело, конечно, другое. Если Ты надумаешь приехать, то могла бы договориться с Папой или Калле, что приедешь сюда с кем-нибудь из них.
Прощай до следующего раз, маленькая София. Передай приветы всем. Спроси у Евы и Юхана, не могли бы они летом приехать сюда? Передай им мою благодарность за телеграмму. Передай также мою благодарность Беккеру и Талле.
Твой преданный Густав [49] .
После возвращения молодые супруги поселились на набережной Мойки; наконец-то у барона Маннергейма появилась возможность жить на широкую ногу. Он смог воплотить свою заветную мечту – завести породистых скаковых лошадей. Но главная мечта – поступление в Академию Генерального штаба – не осуществилась. Причин было множество: помолвка, ухаживание и женитьба, свадебные хлопоты, светские визиты и медовый месяц в подмосковном имении, растянувшийся с начала мая до середины июля. О подготовке к экзаменам и думать было нечего. Возможно, получив приданое жены, Густав относился к поступлению уже не так серьезно, как прежде. Главной причиной все же было недостаточное владение русским языком (со своими светскими знакомыми и женой Густав при затруднениях всегда мог перейти на французский). Экзамены в Академию начались 20 августа именно с русского языка, устного и письменного, на котором Маннергейм сразу же и срезался. Он вернулся в свой эскадрон – и потекла привычная жизнь, с дежурствами, парадами, празднествами, эскортированием титулованных особ, российских и иностранных, и прочими обязанностями кавалергарда. К этому прибавилось увлечение лошадьми: Маннергейм приобрел их сразу несколько и начал выставлять на скачках. Он и сам принимал участие в соревнованиях – в Михайловском манеже на Конюшенной площади, на ипподромах в предместьях Петербурга и в Красном Селе. «Когда мой друг, князь Белосельский-Белозерский, который во время поездки во Францию увлекся конным поло, организовал на Крестовском острове в устье Невы клуб поло, я тоже пожертвовал многими свободными часами этому интересному спорту», – вспоминал Маннергейм об этом периоде [50] .
49
Mannerheim G. Kirjeit"a. S. 61–62.
50
Mannerheim G. Muistelmat. I. S. 27.
В мае 1896 года кавалергардский полк специальными поездами перебросили в Москву, где короновали молодого императора Николая II. Помазание на царство по традиции совершалось в Успенском соборе Кремля. По всему пути следования торжественной процессии стояли в почетном карауле гвардейские полки. Кавалергардам, как личной охране императорской семьи, отводилась особенно ответственная роль в этой длинной и сложной церемонии, и к ней готовились
51
«Голубь» – шутливое название парадного головного убора кавалергардов, металлической каски, увенчанной двуглавым орлом.
…Однако торжественная коронация имела ужасный эпилог. Через пару дней после нее кавалергардов подняли по тревоге, им нужно было проскакать рысью чуть ли не через всю Москву до Брестского вокзала на западной окраине города. Едва успели выполнить приказ и эскадроны построились, как увидели царя и царицу, бледных и серьезных, проехавших мимо в парной коляске и сопровождаемых каретами императорской свиты обратно по той же дороге, по которой следовало сказочно блестящее коронационное шествие. В чем дело, мы еще не знали. Но по потрясенному выражению на лицах безмолвного общества можно было заключить, что случилось нечто роковое.
Тут же следовало объяснение. Мимо проехала череда телег, из-под покрытия их свешивались безжизненные руки и ноги. …Катастрофа стала событием, пророчившим несчастье правлению Николая II. Ее сравнивали с фейерверком, устроенным во время обручения будущего Людовика XVI и Марии-Антуанетты, который тоже потребовал многих человеческих жертв» [52] .
В августе 1893 года Маннергейм был произведен в поручики. Следующего производства (в штабс-ротмистры) ему пришлось ждать гораздо дольше, чем он предполагал, и дольше, чем это было принято в гвардейских полках – целых шесть лет, до июля 1899 года. Может быть, потому, что, числясь в списках кавалергардского полка, он к тому времени перешел на службу в придворную конюшенную часть – учреждение, ведавшее выездами царской семьи и ее многочисленных родственников. В «конном парке» конюшенной части насчитывалось около двух тысяч лошадей. В 1897 году Маннергейм, уже имевший репутацию великолепного наездника и знатока лошадей, получил предложение занять там место исполняющего должность штаб-офицера по особым поручениям. Соблазнившись возможностью заниматься лошадьми, хорошей казенной квартирой и годовым жалованьем, равным жалованью полковника, он согласился. Поначалу новая служба увлекла молодого офицера. В его обязанности входила закупка лошадей для царских конюшен; это давало возможность путешествовать по России и за границей, знакомясь с коннозаводским делом. Правда, в работе с лошадьми был определенный риск. «В одну из поездок в Германию я получил первую серьезную травму. Когда я был по приглашению главного придворного конюшего Пруссии графа фон Веделя в императорских конюшнях в Потсдаме, одна из верховых лошадей, предназначенных для самого монарха, лягнула меня в колено. Лейб-медик императора профессор Бергман качал головой. Коленная чашечка раскололась на пять частей, и колено могло остаться негнущимся. „Но, – утешал он меня, – хоть вам и трудно будет вести эскадрон, зато вы сможете отлично командовать полком, и ничто не мешает вам стать выдающимся генералом!“ Последовало двухмесячное бездеятельное лежание, но благодаря массажу и упражнениям колено постепенно поправилось, хотя и стало слабее. Коневод не может избежать таких ударов, но из тех тринадцати случаев, когда у меня ломалась какая-то кость, этот был самым худшим» [53] .
52
Mannerheim G. Muistelmat. I. S. 31. Речь идет о трагедии на Ходын-ском поле в северо-западной части Москвы, где18 мая 1896 г. во время раздачи царских подарков в честь коронации Николая II по халатности организаторов произошла давка, в которой погибло около 1500 человек, столько же было ранено.
53
Mannerheim G. Muistelmat. I. S. 32.
Семейная жизнь четы Маннергейм – по крайней мере, внешне – ничем не отличалась от жизни других таких же пар петербургского света. В апреле 1893 года у них родилась девочка, названная в честь матери Анастасией. Через год, в июле 1894 года, Ната родила мертвого ребенка, мальчика. В июле 1895 года появился на свет следующий ребенок – снова девочка. Не слишком внимательный и заботливый отец, Густав в этой роли, вероятно, был не лучше и не хуже других молодых родителей своего круга. По крайней мере, когда девочкам было 7 и 5 лет, он озабоченно писал брату Юхану о своих тревогах: удастся ли ему воспитать из них достойных женщин, с хорошим характером… Хотя душевной близости с дочерьми у него не было (да и возможна ли душевная близость для такого человека, как Густав Маннергейм?), он регулярно переписывался с дочерьми. В юности они подолгу гостили в семьях его братьев в Швеции и, когда отец окончательно поселился в Финляндии, бывали у него.
Семье довольно часто приходилось переезжать с квартиры на квартиру: то арендная плата была слишком высока, то квартира оказывалась холодной или неудачно расположенной. С набережной Мойки они вскоре переселились на Гагаринскую набережную, оттуда – на Лиговский проспект, затем на Миллионную. В 1898 году, когда Маннергейм уже служил в придворной Конюшенной части, он получил казенную квартиру, находившуюся в одном из зданий этого ведомства, на Конюшенной площади. Эта квартира оказалась последним семейным гнездом Маннергеймов [54] .
54
Власов Л. Густав Маннергейм в Петербурге. СПб., 2002. С. 47–67.