Линии Маннергейма. Письма и документы, тайны и открытия
Шрифт:
Проект был подписан Николаем II в феврале 1899 года и вошел в историю как «Февральский манифест». Для Финляндии настали черные дни: это было началом уничтожения автономии. В соответствии с проектом предполагалось разработать общее для России и Великого княжества законодательство; распустить финляндские войска, созданные в 1855 году, и обязать уроженцев страны проходить воинскую службу в русской армии; предоставить русским (не уроженцам Финляндии) право занимать административные должности; отменить собственную финляндскую монету и таможню, упразднить финляндские почтовые марки; сделать русский главным административным языком и ввести его обязательное
Начали с языка: в 1900 году русский язык объявили административным, затем ввели обязательное преподавание русского языка в школах. Финские почтовые марки заменили русскими. Затем взялись за армию: имперский Государственный совет принял в 1901 году закон о ликвидации финляндских войск и введении в Финляндии, как и в остальных частях России, всеобщей воинской повинности. Но сопротивление обычно законопослушных жителей Финляндии оказалось на редкость упорным: в 1902 году 60 % призывников просто не явилось на призывные пункты. Опасаясь беспорядков, в 1905 году финляндцев вовсе освободили от прохождения военной службы в российских войсках, заменив ее специальным налогом.
Пост министра-статс-секретаря ранее мог занимать по статусу только уроженец Финляндии, но теперь на него назначили В. К. фон Плеве, родившегося в России (с 1902 года он становится министром внутренних дел империи и шефом жандармерии).
Создается специальное жандармское управление для надзора за проявлениями сепаратизма.
Жители Финляндии не заставили себя ждать: их ответом было сопротивление – скрытое и явное. Общество раскололось на сторонников соглашательской политики, так называемых старофиннов, и тех, кто считал необходимым сопротивляться реакционным реформам (младофинны и шведская партия). В 1903 году Бобриков получил диктаторские полномочия. Начинаются аресты и высылки сторонников пассивного сопротивления русификации – так называемого «конституционного направления».
Кончилось все это тем, что в 1904 году Бобриков стал жертвой покушения – его застрелил молодой чиновник сената Эуген Шоман. В начале 1905 года был убит прокурор Сойсалон-Сойнинен, который должен был наблюдать за исполнением законов Финляндии, но придерживался соглашательской линии. В том же году в Петербурге эсер Созонов убил министра Плеве.
После того как в 1906 году на пост премьер-министра был назначен П. А. Столыпин, политика русификации Финляндии ужесточилась и наступление на автономные права приобрело необратимый характер.
Обстановка в стране накалялась, и антирусские настроения росли во всех слоях общества.
Репрессии непосредственно коснулись и семьи Маннергейм – поэтому, когда Густав сообщил о своем решении добровольно отправиться на Русско-японскую войну, все родственники были возмущены: Густав собирается воевать за царя и Россию, в то время как его отчизну лишают последних привилегий автономной страны. Негодование их можно понять: старшего брата Карла (тот был юристом, сторонником пассивного сопротивления и выступал за соблюдение законности) за год до того выдворили из Финляндии, и он, навсегда покинув родину, поселился с семьей в Швеции. Вскоре и младший, Юхан, вынужден был последовать его примеру. В свете этих событий отъезд Густава на фронт выглядел предательством. Его имя появляется в черном списке, опубликованном в подпольной газете финских патриотов.
Несмотря на все это, барон Густав Маннергейм сохраняет лояльность к России и государю, хотя в письмах к родным высказывает тревогу
В письме к живущему в Стокгольме Карлу он, как всегда, пространно аргументирует свое решение и, как всегда, умеет настоять на своем, заставляя близких если и не согласиться с его мнением, то хотя бы примириться с ним. Не последнюю роль в его непреклонном желании попасть на фронт играет и понятие дворянской чести: он присягал на верность государю и армии.
Красное, 28 июня 1904 г.
Дорогой брат,
Твое последнее письмо, как и то, что немного позднее написал Юхан по тому же поводу, принесли мне великое огорчение. С чистой совестью могу сказать, что если бы я когда-нибудь мог оказать кому-то из вас услугу, пожертвовав собою, я был бы счастлив. Ты, разумеется, представляешь, как меня огорчает, что никто из вас не одобряет моего решения, которое я принял все же по зрелом размышлении.
Я бы с удовольствием приехал в Стокгольм на пару дней, особенно потому, что надеюсь убедить вас одобрить и другие точки зрения, кроме тех, к которым вы хотели бы меня склонить.
Год назад, когда наша горечь из-за твоего изгнания была предельной, у меня, я думаю, было полное право выйти в отставку и тем самым выразить свое мнение. Хотя такой поступок принес бы мне большие осложнения, я серьезно его обдумывал и говорил об этом с Папой, Софией и Юханом, как мне помнится. У меня сложилось впечатление, что они скорее советовали мне отказаться от своего замысла, чем осуществить его. Это выражение своего мнения, которое тогда было бы полностью оправданным, сегодня получило бы совершенно другое значение и наименование. Оно попросту не подходит.
В армии обычно существует множество мнений – может быть, все. Если требуют, чтобы представитель меньшинства добровольно ушел из нее, это значит только, что косвенно укрепляют дело, к которому не испытывают симпатии. Не вижу, чтобы такое руководство к действию принесло пользу, если речь не идет о прямом противоречии с чувством долга. Было бы, напротив, полезнее попытаться завоевать как можно более сильную позицию, принимать заинтересованное участие во всем, что касается этой армии, и использовать каждую возможность для своего развития и получения опыта. Хотя ты и не военный, ты ведь понимаешь, что прежде всего именно участие в очень серьезном военном походе поможет этому, по-моему, заслуживающему полного уважения стремлению. Разумеется, ты также понимаешь и признаешь, что 17-летняя служба и пребывание на каком-то месте создает узы и накладывает обязательства, которые мужчина должен уважать, имея при этом какие угодно взгляды.