Лишь одна музыка
Шрифт:
— Билли, это замечательно, — говорит Джулия. — Спасибо вам всем.
— Завтра вечером я играю в оркестре в филармонии, так что я его увижу, — продолжает Билли. — Спросить его, готов ли он и когда он свободен?
Все кивают.
— Хочешь, я тебе буду переворачивать страницы? — спрашиваю я Джулию.
— Не беспокойся, Майкл, спасибо. Мне не нужны ноты, они будут меня отвлекать. Но можешь держать ноты на коленях и следить, так что если мы остановимся посреди части, ты сможешь мне подсказать, где вступить.
— Ты уверена, что не хочешь играть по нотам? — спрашиваю
— Очень даже уверена. Я их хорошо знаю. Надеюсь, что мы проиграем целиком для первого раза без остановок. Давайте так решим — если никто не возражает.
Пирс поднимает брови. Ее просьба скорее требование. Мы, струнные, привыкли общаться во время игры и счастливы вести и давать вступления, не заботясь об остальных, особенно когда, как в этой пьесе, трое струнных формируют кривую, за которой пианиста почти не видно.
— Ну хорошо, годится, — довольно любезно отвечает Пирс, хотя я знаю, что он не в восторге от указаний извне.
Я взглядываю на партитуру. И вижу много пауз в партии фортепиано, и беспокоюсь о вступлениях Джулии. Проходя без остановки по крайней мере первый раз, может, она лучше уловит время.
— Так нормально? — спрашивает Пирс, отбивая ритм. — ТУМ-ммм-умтата-татата-ТУМ?
— Не слишком медленно? — спрашивает Билли. — Что ты думаешь, Джулия? Это твоя вотчина.
— Темп allegro vivace62 — так что, может, немного больше vivace? — говорит Джулия, демонстрируя на рояле, какой именно темп она хочет.
Пирс кивает:
— Хорошо. Я дам одну четверть затакта. Готовы?
Я смотрю на Джулию с замиранием сердца. Она выглядит спокойно, ее глаза сосредоточены на музыкантах, не на клавишах и не на партитуре. Теперь я понимаю, почему так важно для нее выучить наизусть всю пьесу — все партии.
В то время как ее пальцы извлекают звуки из клавиш, ее взгляд переходит от Пирса к Билли — внимательно, будто она читает с листа. Их пальцы, их смычки, их дыхание — подают ей сигналы. В самом начале, где контрабас бы только низко гудел, ей все равно пришлось бы ориентироваться на них. Но дальше я вижу, насколько трудно ей приходится без басовой поддержки. И без сигналов, которые она получала бы, глядя на пальцы контрабасиста... без толку переживать. Мне кажется, будто я иду по канату над пропастью и слушаю птицу, взлетающую снизу и поющую надо мной, все выше и выше, — странный образ для пьесы, названной именем рыбы.
В ее соло она играет стаккато там, где часто слиговывают. Я полагаю это вариантом прочтения, но Эллен довольно резко поднимает голову.
— Повторяем? — спрашивает Джулия при приближении соответствующего места.
— Продолжаем! — восклицает Пирс.
Они играют первую часть насквозь. «Играют насквозь» — ничего не сказать; они играют чудесно. Но я так напряжен, что мне сложно радоваться этой красоте. В каких-то местах Джулия неожиданно ведет, чтобы избежать сложных сигналов, в каких-то смотрит на свои руки, так что я не понимаю, как ей удается оставаться в ритме с остальными. Когда они подходят к последнему аккорду из двенадцати нот — одиннадцати, если не считать контрабас, — зеркально отражающему
— Пропустим все повторения? — спрашивает Пирс.
— Только не в скерцо, — говорит Билли.
Определившись с темпом, они играют анданте; проблем немного, так что они не останавливаются. И вот третья часть, скерцо, и полный провал.
Проблема с первой же фразой. У Пирса с Эллен три быстрые восьмушки в затакте, после чего идет четвертная — сильная доля, на которую вступают все.
Они пробуют раз, второй и еще, но никак не могут вступить вместе. Нет смысла продолжать как раньше. Эту проблему надо решить. Джулия, я вижу, все больше и больше нервничает, остальные скорее недоумевают. Раз она так хорошо играла раньше, ясно, что дело не в ее музыкальных возможностях.
— Всегда трудно играть впервые с незнакомой группой, — говорит Билли.
— Пять минут перерыва, — предлагает Пирс. — Мне нужно покурить.
— Тут можно курить? — спрашивает Билли.
— Почему бы и нет? Ну ладно, я выйду.
— Пойду размять ноги, — говорит Эллен несколько озабоченно. — Идешь?
— Да, — говорит Билли. — Хорошая идея. Да.
— Я останусь, — говорю я.
Джулия ничего не говорит. Она, кажется, замкнулась в себе, чтобы отдалиться от меня, от всех нас.
Мои собственные страхи рассеиваются. Оставшись один на один, я спрашиваю:
— Ты надела слуховой аппарат?
— Да, в одно ухо. Это помогло в начале, но он мне мешает, искажает высоту звуков. И я не могу его настроить так, чтобы никто не заметил, поэтому я его просто выключила после первой части. И потом во второй части мне было сложно, так что я его снова включила в паузе. Но теперь он меня полностью запутал. Я уверена, когда будет контрабас...
— Это не решит проблему в начале скерцо, — тихо говорю я. — Или где там она еще появится, эта фраза.
— Это правда. Может, мне надо просто признаться...
— Подожди пока. Ни в коем случае. Это тебе не поможет, а породит кучу других проблем. Просто расслабься.
Джулия улыбается с грустью:
— Это как сказать: «Не думай о белой обезьяне». Гарантированный обратный эффект.
— И не обижайся на Эллен.
— Я не обижаюсь.
— Послушай, Джулия, если ты получаешь всю информацию о темпе и затактах визуально, может, просто вынь слуховой аппарат. Я и без того не понимаю, как ты успеваешь реагировать на звук, особенно если он искажен.
— Возможно.
Похоже, Джулию не убеждает совет человека, который даже не представляет, что она слышит, а что нет.
Я ее целую.
— Вот. Попробуй со мной. Тебе нечего терять. — Я вынимаю скрипку, быстро натягиваю смычок и даже особо не настраиваясь, даю ей темп кивком головы и играю первую фразу.
После нескольких попыток у нас получается — по крайней мере, намного лучше, чем раньше.
Джулия не улыбается. Она говорит просто:
— Другие предложения?
— Да. В анданте, когда все играют по шесть нот в такте, а у тебя триоли на каждую из них, ты немножко замедляешь. Они попробовали тебя сдвинуть, но ты на них не смотрела.