Лишь одна музыка
Шрифт:
К счастью, мы находим большую пустую комнату с серым ковролином и роялем обычного похоронного цвета. Петра принесла свой собственный раскладной стул, она его ставит так, чтобы Джулии было хорошо ее видно. Мы проигрываем пьесу, почти не останавливаясь.
Петра, наклоняясь вперед, с закрытыми глазами, раскачиваясь, сильно подчеркивает синкопы последней части и потом громко выдает восьмушки с запозданием.
Эллен, сидящая прямо перед ней, останавливается и поворачивается к ней:
— Петра, мне кажется, тут что-то слишком...
—
— Я люблю джаз, — говорит Эллен. — И я уверена, Шуберту бы тоже понравилось. Но сам он писал не джаз.
— О, — говорит Петра, — вот если бы мы играли в «Концертхаусе»... В «Музикферайне» публика такая буржуазная. Слушателей надо разбудить.
— Петра, пожалуйста, — говорит Эллен. — Это не кроссовер67. Это просто «Форель».
Петра вздыхает; мы договариваемся играть с меньшими «инновациями» и продолжаем.
Хотя и я, и Джулия очень нервничали, первый прогон прошел хорошо. Меня поражает, как она подхватывает ритм Петры, которая дает его совсем не механически. Особенно в последней части, где триоли контрабаса создают грохочущий, низкий, почти единый рык, рояль не теряет его пульсацию, но четко и легко плывет надо всем.
Я смотрю на нее и почти перестаю играть. Как хорошо она играет, как хорошо она играет с нами. Но какой странный путь привел нас обратно? «Форель» и сама Вена: это ведь наше незаконченное прошлое? Время от времени мои сомнения рассеиваются, и кажется, что наше прошлое возвращается нас благословить, а не преследовать, и невозможное видится снова возможным.
5.4
После второго прогона «Форели» мы репетируем струнный квинтет. Позже, отдав ключи, выходим наружу на солнце.
На тихой, почти пустынной улице, прямо напротив здания «Бёзендорфера», — пустырь, заросший травой и пушистыми головками одуванчиков. Посреди пустыря под белыми цветами акации — неожиданная белая статуя медведя в натуральную величину. Он стоит на всех четырех лапах, подняв плечи и опустив голову, похожий на большую и милую собаку.
Все уходят. Мы с Джулией остаемся. Держим за уши медведя (по уху на брата) и обсуждаем, как все прошло.
— Я представляю, как это должно быть тяжело, — говорю я, — но ты очень хорошо играла.
— Сегодня один из моих плохих дней, — говорит она.
— Никогда бы не догадался.
— Контрабас помогает.
— Она хорошо играет. Хотя я согласен с Эллен...
— Я не о том, — говорит Джулия. — Думаю, я не справилась бы без контрабаса. Все ухудшается. Часто ли в фортепианной камерной музыке используется контрабас?
Я умолкаю; потом выпаливаю:
— Ну, есть Дворжак... нет, это струнный квинтет.
Джулия отворачивается и, не глядя на меня, произносит:
— Этот концерт — последний, когда я играю с кем-то.
— Нельзя так говорить!
Она не отвечает, не видя моего ответа.
Я
— Нельзя так говорить, — повторяю. — Нельзя.
— Ты же все понимаешь, Майкл. Моим ушам конец; если я буду цепляться за это — совсем с ума сойду.
— Нет, нет! — Я не могу это слышать. И начинаю биться головой о бок каменного медведя.
— Майкл, ты сошел с ума? Прекрати.
Я останавливаюсь. Она кладет руку мне на лоб.
— Я не сильно ударился. Я просто хотел, чтобы ты перестала так говорить. Это мне невыносимо.
— Тебе невыносимо, — говорит Джулия с тенью упрека.
— Я... не могу.
— Поехали к Марии, а то опоздаем, — говорит Джулия.
Она избегает моего взгляда, пока мы не садимся в машину. Когда она ведет, я совсем не могу с ней разговаривать.
5.5
У Марии наше трио снова вместе, и пару секунд мы не знаем, что сказать. Потом мы обнимаемся, «как долго не виделись» и «ты совсем не изменилась». Но за всем этим — быстрое вращение земли и неловкое знание, что все совсем по-другому...
Джулия и Мария встречались иногда в эти годы, но я-то ее не видел с тех пор, как покинул Вену.
Маленький мальчик с вьющимися темными волосами тянет ее в дом.
— Mutti, — восклицает он — Pitou hat mich gebissen.
— Beiss ihn68, — предлагает Мария кратко.
Но маленький Петер настаивает, и его мать смотрит на его руку, называет его очень смелым и говорит, что не надо дразнить кошку, а то она превратится в тигра.
Похоже, Петер относится к этому скептически. Потом, заметив, что мы все смотрим на него, прячется за мать и затем убегает обратно в дом.
Мария просит прощения, что ее муж Маркус в отъезде, но говорит, что у нее для меня сюрприз. Мы проходим на кухню, где встречаем Вольфа, моего приятеля с первого года учебы в Вене. Он услужливо мешает большой салат. Он расплывается в улыбке, и мы обнимаемся. Мы не теряли связи несколько лет — он уехал раньше меня, — но не слышали друг о друге последние года три-четыре. Он тоже в квартете, хотя в его случае Карл Шелль не возражал, чтобы тот оставил сольную карьеру.
— И что же ты тут делаешь? — спрашиваю я. — Конечно же, приехал, чтобы нас послушать?.
— У тебя синяк на лбу, — говорит Вольф.
— Да, — говорит Джулия. — На него напал медведь. Точнее, он на медведя.
— Я столкнулся с дверью, — говорю я. — Точнее, дверь со мной. Это пройдет через час.
— Откуда ты знаешь? По прошлому опыту? — говорит мне Джулия и уединяется с Марией.
— Я не смогу прийти на ваш концерт, — говорит Вольф. — Завтра уже возвращаюсь в Мюнхен.
— Жалко, — говорю я. — А что ты здесь делаешь? Концерт твоего квартета?