Лишь одна музыка
Шрифт:
— Mайкл, прекрати — говорит Джулия, смеясь, когда я тяну ее в спальню.
Я покусываю ее за ухо:
— Мм, пушистое.
— Не надо, Майкл. Дай мне прочесть письмо от Дженни.
— Потом.
Мы лежим в кровати, рядом, почти полностью одетые. Как она хочет, так и будет. Сегодня она хочет, чтобы я не торопился, хоть прошлый раз и был так давно. Так много всего случилось с тех пор, так много неожиданного напряжения и надежд, и я тоже не хочу, чтобы это кончалось, — хочу просто обнимать ее снова и снова.
Я предлагаю открыть шторы, но она мотает головой. Мы довольствуемся
— Твои губы бывают нежнее, — говорит она.
Это разговор в одну сторону, ведь она не может читать мои слова. Она кожей ощущает мои намерения и может сказать, что она чувствует, и что хочет делать, и что я могу для нее сделать. Сперва она казалась застенчивой, но становится смелее, чем когда бы то ни было, будто путешествие по воде и эта неизвестная комната освободили ее.
Даже когда я должен встать, чтобы перекопать мою нераспакованную сумку, это не прерывает общий настрой и наше возбуждение. Она положила голову на руку и смотрит на меня, будто никакого сомнения, никакой рефлексии и не возникало, чтобы помешать нашему восторгу.
После я передаю Джулии письмо. Она сидит сбоку на кровати; я включаю свет. Она выглядит серьезной. Оказывается, ее подруга практически заперта дома — у ее детей корь. Она не хочет, чтобы к ней приходили, но спрашивает, не сможет ли Джулия с ней встретиться на ланче послезавтра у Чиприани — можно и со мной, если я захочу. Ее уверили, что сама она не заразна.
— Ну как, Майкл, хочешь пойти со мной? — спрашивает Джулия, немного беспокоясь.
— Нет, я нет, — отвечаю я. — И ты тоже не хочешь.
Я по-прежнему думаю про секс, и корь — странное вмешательство в мои мысли.
Джулия кивает:
— Она моя очень близкая подруга — со школы. Она вышла замуж за венецианца лет пять назад, и теперь у нее двое детей, девочка и мальчик.
— Дженни с сальными черными волосами?
— Да, та самая, она превратилась в красавицу.
— Тогда лучше мне с ней не встречаться, — говорю я, гладя ее шею одной рукой и пальцами другой медленно двигаясь к низу спины. — ...Интересно, приехали ли остальные. Их самолет должен был приземлиться в шесть. Как они добираются из аэропорта?
— По воде. Надеюсь, Майкл, у тебя нет планов с ними встречаться сегодня.
— Нет. Но я сказал, что позвоню. Завтра репетиция после обеда.
— Что будем делать?
— Я в твоих руках.
— Объятиях.
— Если быть точным. Мне хочется еще тебя пообнять.
Джулия выглядит недовольной.
— В чем дело? Что ты думаешь, я сказал?
— Помять.
— Пообнять. По-обнять.
— Нет такого слова.
— Теперь — есть... Что мы сегодня делаем?
— Мы можем просто побродить, — говорит Джулия. — Мне бы хотелось. И у нас так много времени.
— Недостаточно. Совсем недостаточно.
Она поворачивается и целует меня в лоб.
— Знаешь, — говорит она, — мы ведь никогда не танцевали вместе. Давай найдем, где мы могли бы потанцевать?
— Ох, нет... — говорю я. — Я не умею, ты же знаешь. С танцами у меня координация на нуле. Мне
Мы принимаем душ, одеваемся и выходим. Сумерки прозрачны. Далеко напротив с Лидо в нашу сторону светит вывеска «Кампари». Буйки на воде зажигаются, как свечки. Мы замолкаем с темнотой. Идем какое-то время вдоль берега, затем ждем вапоретто, чтобы он нас отвез, куда ему заблагорассудится.
6.3
Мы выходим за пару остановок до Сан-Марко и стоим перед Ла-Пьетой, церковью Вивальди, или, скорее, той, которая была построена на ее месте. Должно быть, моя скрипка часто здесь играла. Снаружи над черной водой ярко сияет фасад Сан-Джорджо-Маджоре, залитый белым светом. Здесь был придуман наш квартет.
Мы решаем вернуться сюда завтра, надеясь, что тогда Ла-Пьета будет открыта. Пока же мы движемся к громадной площади Сан-Марко, потом углубляемся в маленькие переулки. Она говорит мне, что, когда была здесь раньше, не замечала, что каждая улочка хоть как-то, да освещена ночью. Это значит, что я в любой момент могу ей что-то сказать, если захочу. Но мне и так хорошо.
Мы снова оказываемся на широкой набережной, выходящей к лагуне. Голоса на всех языках окружают нас, или, скорее, меня. Ночью, когда уходит свет, на его место заступает звук. Но из всего этого — плеск воды о камень, повизгиванье воздушного шарика, колесики, подскакивающие на ступеньках моста, взмах голубиных крыльев, эхо каблучков в колоннаде — что из всего этого она слышит? Может, глухое ворчанье мотора вапоретто; а может, даже и нет.
И несмотря ни на что, мы гуляем рука в руке, никому тут не известные. Запах ее лимонных духов мешается с полусвежим-полусоленым запахом города. Я спрашиваю ее, не голодна ли она, и она говорит, что нет. А как насчет выпить? Да. Бокал просекко в баре. Она неугомонна и предлагает пойти куда-то на Джудекке. Я рад, когда меня ведут по земле, но еще лучше — по воде.
Бар ярко освещен. Столик рядом с нами занят двумя молодыми французскими бизнесменами с коляской, в которой ребенок, мобильный телефон, пачка сигарет и несколько журналов. Американская пара постарше глядит на них с любопытством, потом заказывает по двойному эспрессо без кофеина. Управляющий в сером костюме суетится вокруг, отдавая команды, помогая, вытирая очки, убирая корзинку с хлебными палочками, чем-то его возмутившую. Прибывает наше просекко, и мы потягиваем его, болтая ни о чем: будет ли дождь и что мы будем делать, если будет. Мой квартет и ее семья будто никогда не существовали.
За столиком позади женщина приятной наружности, судя по акценту англичанка, разговаривает с подругой.
— Это общество вокруг Традонико, понимаешь... — начинает она, и я, привлеченный именем, слушаю дальше. — Это ровно то, что ты думаешь. Они... Женщин они просто используют: пусть придумывают одежду, продают драгоценности, служат музыкальным фоном... А что касается книги, я скажу тебе, что я думаю: это газетная статья, но совсем не литература... Меня не пригласили, но я бы и так не пошла... Они кидают подачки, и надо плясать под их дудку... Я их презираю.