Лишь одна музыка
Шрифт:
Я взял альт напрокат. Такое странное удовольствие — после стольких лет играть на большем инструменте. Я забыл — даже не то что забыл, но отвык, — насколько далеко надо растягивать пальцы.
В неком замешательстве мы все же начинаем привыкать к сложности нашего проекта. Что именно должно быть включено в нашу запись? В каком порядке следует сыграть разные фуги и каноны? Когда играют только трое из нас, кому играть самый высокий голос — Пирсу или мне? Какая именно фуга потребует, чтобы Эллен перестроилась ниже, а я поменял скрипку на альт? Быстро или медленно играть эти фуги, раз ни в одной из них Бах не указал темп?
Для
В удивительно короткие сроки — подозреваю, что он работал над этим во время нашей поездки в Венецию, — Билли создал документ страниц на десять, в котором ответил на наши возможные вопросы: что выкинуть, какой порядок, темпы, замены, перестрой, кто что играет, возможные прочтения. Он говорит про манускрипт Баха, про издание 1751 года, вышедшее год спустя после смерти композитора, про неясный вопрос насчет хорала, который он надиктовал, когда был слеп и уже умирал, про то, был ли хорал задуман как часть произведения, как великая незавершенная «трехтемная» фуга, которая, будь она закончена, четвертой темой почти наверняка включала бы главную тему произведения, про исследования задуманного Бахом порядка из общих соображений и из изучения стертых номеров страниц в сохранившихся копиях первого издания, и даже про несколько мистических вопросов нумерологии, опирающихся на буквы в имени Баха.
Наш чудесный Билли также запустил программу на компьютере, которая сгенерировала партии для Пирса, меня и Эллен в наиболее удобных для наших инструментов ключах. Внесение нот в компьютер наверняка заняло кучу времени.
Мы редко что-то репетируем без первого прочтения вместе от начала до конца, но здесь мы играли только первый контрапункт. В этой работе, если хотеть ее сыграть без остановок, понадобятся специальные приготовления, особенно для Эллен и, в меньшей степени, для меня. Так что после того, как сыграл первую фугу из нотной тетради Джулии и полистал пустые страницы одну за другой, проецируя на них небо и камни Венеции, я обращаюсь к частям, которые выдал компьютер Билли.
Я гляжу на них часами, готовясь к нашей первой репетиции, думая о них и играя из них, пока мое видение и пальцы не дотягивают до соответствия моим глазам и ушам.
7.4
Напиши мне слова любви и утешения. Или оставь сообщение на автоответчике. Или возникни у двери квартиры или у дома — на маленьком синем экране. Я написал тебе и знаю, что факс был получен.
Июнь, белки едят неспелые фиги со стены, сухие листья каштанов сметены на границу с гравием.
От тебя нет вестей. Ты не ответила на мой непрошеный факс. В городе ли ты? Куда-то уехала с мужем, его матерью и вашим ребенком? С его сереньким свитерком и зеленой кепкой? Его летние дни не посчитаны, не записаны, не отмечены?
Где ты скрывалась неделю, пока не прошли следы? Снова в Вене, у матери? У тебя ведь оставались те дни, что ты отняла
В скверах буйство ракитника, а возле «утопленного сада» увенчанный богатой гривой боярышник густо цветет розовым. Маленькие серые монстры-гусеницы маршируют гуськом.
Я люблю белый боярышник и сиреневую сирень, но нынешние цвета их вполне заменяют. Я брожу туда-сюда, а ты играешь мне Баха. Так ли легка на весах любовь? Сверху из автобуса я вижу цоколи, колонны, фронтоны. Я смотрю, и передо мной проходит видение того, во что превратил Лондон великий каменщик с его четырьмя томами93. Медленно строится, но однажды созданное остается навсегда.
Еще мне встречаются кошки, настоящие и привидевшиеся. Однажды, гуляя поздней ночью, я увидел женщину. Это было на набережной недалеко от Арсенала. За ней следовало одиннадцать кошек, она их подзывала и кормила. Эта старая женщина кидала им объедки из сумки, а они страстно и благодарно мяукали. Они были поджарые, запаршивевшие и очень энергичные, полная противоположность так сильно любимой Жаже, теперь такой больной там, на севере.
Ты сказала, что я должен ждать твоего звонка. Сколько минут мне осталось ждать, ведь я снова нашел тебя после стольких лет? Посмотри же на меня ласково своими серо-голубыми глазами. Да, ты можешь улыбаться, можешь улыбаться и смеяться. Будь же разумна!
И вновь передо мной встает двор с сохнущим бельем и глицинией, мы смотрели на него сверху, из комнаты, где любили друг друга в те дни — в те будни и в то воскресенье.
Я кладу руку себе на плечо, где отдыхала твоя голова. Затем произношу твое имя один раз, два, третий раз, четвертый. Какие-то ночи я так сплю, вспоминая тебя; какие-то засыпаю только с рассветом.
7.5
Но теперь я перед ее дверью. Люк в школе, помощница по дому побеждает сюбжонктивы во Французском институте, а Джеймс перекидывает костяшки на счетах на Кэнэри-уорф. Как она услышит звонок? Наверное, есть какое-то специальное приспособление, потому как она у двери. Я вглядываюсь в ее лицо. Она мне рада? И да и нет. Но не удивлена. Она выглядит такой уставшей; ее лицо осунулось. Ей не хватает сна или покоя? Она отступает, я вхожу.
— Ты не возражаешь? — спрашиваю я.
— Мне нужно какое-то время побыть одной.
— Кто-то дома?
— Нет. Разве я бы так говорила, если бы кто-то был?
— Джулия, ты простишь меня? Я не хотел говорить то, что сказал, и делать то, что сделал...
— Да, — говорит она слишком быстро.
— Я не знаю, что со мной случилось...
— Я сказала «да». Не продолжай.
— Я не буду тебя спрашивать, почему ты не приходишь. Но почему ты не пишешь?
— После того, что случилось, зачем мне тебя тоже обманывать.
Я ничего не говорю. Потом:
— Ты покажешь мне свою музыкальную комнату?
Она смотрит на меня как-то измученно. Она не могла ожидать этой просьбы, но ведет себя так, будто уже ничто не может ее удивить. Она кивает, но так, будто эта негласная уступка — мой выбор последней трапезы перед казнью.
Мы идем наверх. Весь этаж — одна комната. Посреди, рядом с неработающим камином, стоит черный «Стейнвей». В эркере — письменный стол над садом в полукруге домов. На столе моя синяя фарфоровая лягушка сидит на кипе писчей бумаги, глядя на неоконченное письмо. Я отвожу глаза.