Литания Демона
Шрифт:
Томясь, как кнут, в расплывчатых бутонах, что, позабытые мольбой, блаженств искали.
И, с раем близостью соприкоснувшись, соцветий дьяволы волненьем возроптали,
Когда лианы рощ на балдахины сладострастья опустились, благоволя сокрыть ловушки,
Что жертву привлекали к фруктовой свежести угроз и храмам развращенных поз,
Трепещущих, как нетопырей крылатые тени, что омывали ужасом оазисы.
Ядрено-жаркие
Вонзались остриями шипов в пульсирующие схватками алые сердца:
В них прорастали сорняки, плодя извращения и дьявольские гимны,
Которые восхищенно замирали перед смертельными наслаждениями
И с ласковым упоением внимали звону оголившейся над их алтарями стали —
Погрязшие чванностью утех, бутонами среди зазубренных клинков,
Их вульгарные обнажения украшали остриями доминирование облаченной в шипы госпожи
И возносились к удовольствиям земным, ублажая супостат черных крыльев, обтянутых кожей,
Но всколыхнувшийся секрет точил порока естество, когда, скользя в Эдем,
Он поднимал струи целительных источников и реял брызгами медовых капель,
И рясы наполнялись мускусным благоуханьем, почти блаженно замирая
На дьявольских свиданиях с развратом, где оргии купались в роскоши когтей,
Впившихся в бахрому антрацитовых балдахинов, завешивающих театр жестокости.
Дьявол, вползая в райские сады, уничтожал невинность хрупкого бутона,
Наделяя его уродливыми очертаниями распутств, искаженных в агониях;
Абрис плодов наливался нектарами и ядовитыми цветениями,
И лепестки, которые ублажали мимолетное желание, скалились угрожающими зевами,
Пряча свои коварные бутоны в траурные мессы черных мехов, что благоволили
К испившим дьявольскую негу губам, источавшим благоухание извращенного рая.
Блудные вуали, обтекающие эфир в ласке неземных блаженств,
Окутывали райские экзальтации цветов, проникнувшихся жалящими укусами:
Пронзенные сакральной оргией, они сочились святой водой и лоснились, как агатовые ужи,
Обсидиан надломленных смертью стеблей боготворя и приникая к черной коже плетей,
Которые дьявольскими метками исполосовали розовеющую в запретных удовольствиях плоть.
Ванны сладкого Эдема дрожали фильтрами уст ядовитых,
Наливаясь сочной приторностью червивой мякоти,
Которая совращала пряными цветами горький привкус похоти, —
В ней грех и совершенство смерти сплетались, как Эрос и Танатос,
Одержимостью гипноза обволакивая лобзающиеся бутоны:
Возбуждения
Когда летучие мыши нависали над ними, как омерзительно-прекрасные суккубы.
Траур цепенел, виясь в черных смолах развратных поз,
Пылая смогом истязаний, дурманно вспыхивающих над вуалью мрака,
Сплетенного с гашишем и глянцевой прозрачностью чешуи, чья блестящая вереница
Тлела в аксамитовых черных саванах, накрывших клоакой фруктовую сладость.
И горькие возгорались костры, стремглав несясь языками к терпким куполам,
В которые губы ныряли подобно сластолюбцам, бросающимся в скорпионьи постели.
«Ты, мой наисладчайший враг, воздевший шипы в своих упоительных восторгах
И струящий каскады из кровавых шлейфов, – шипели змеи извитых похотью стеблей, сплетаясь
С угрозами, как истовые любовники. – Ты околдовывал пряностью чувств желания,
Стремясь их в логова смерти похитить: они, словно трепещущие экстатической опасностью жала,
Которые укусы лелеяли в своих темных наконечниках, сочили отраву медовыми каплями,
Заставляя вкушать их ядовитые нектары, что лились на бархат лож.
Сатана, наш прекрасный возлюбленный, прячущийся среди дерев,
Ты являл свой рогатый лик из глубины цветущего эротическими позами Эдема,
Дабы он колыхался живыми искушениями, соблазнявшими женщин и мужчин».
Ублаженные семью грехами панцири, увлекая туловища к преступленьям ,
Вздымали в хрупкий эфир жалящих хвостов сладостные наконечники.
Словно райский сад, запутавшийся среди терний и цветов и извившийся обличьем сатаны,
Что реял яств искусами, как нежный плод Эдема, они гроздья спелые отравой напитали,
Чтобы презренный порок расцвел, распускаясь бутонами в шипастых масках,
Соблазны коих пестрели на кровоточащем абрисе невинных губ, оскал чей – ядовит.
Дивные, как кущи роз в скорпионьих жалах шипов,
Грехи чарующе и властно пеленали соборы тел хлыстами,
Когда жестокостью обласканные бутоны распускались
Спелыми плодами, скрывающими запретные удовольствия,
Расцветая в томной мякоти вражеского поцелуя.
Клокочущие кровавыми волнами раковины
Замерли в нежных пульсациях шторма, захлестнувшего приливы:
Они бесновались, наслаждение питая черными укусами
И капканы лепестков заманчиво ощеривая перед кровавой луной, —
Их темные недра засасывали пунцовую влажность
Расцветших в плену месс, купающихся в крови и меду.
Пеленая блудом раскованный ангельскими пороками цветок,