Литераторы Дамкин и Стрекозов
Шрифт:
– Извини, - Дамкин сделал вид, что смутился, и загасил папиросу. Больше не буду.
Время от времени Карамелькин бросал курить и в эти дни весьма доставал курильщиков.
– Я вот последнее время думаю, до чего же безнравственными стали молодые девушки, - молвил Карамелькин как бы задумчиво.
Дамкин и Стрекозов переглянулись.
– И с чего ты это взял?
– Я получил письмо.
– Подумаешь! Я тоже два года назад получил письмо, - сказал Дамкин, прищуриваясь.
– Это был отрицательный отзыв о моем рассказе. Впрочем, Стрекозову он тоже не понравился.
– Это точно,
– Ничего себе заявленьице!
– воскликнул Дамкин.
– Можно подумать, что это не ты мой, а я твой соавтор!
– А как же! Ты еще скажи, что пишешь лучше меня!
– Послушайте!
– возмутился Карамелькин.
– Перестаньте разговаривать сами с собой! В конце концов, я разговариваю с вами!
– Да-да, что же в этом письме?
– Сейчас покажу, - Арнольд вскочил, бросился к сумке и вытащил из нее письмо.
– Выхожу я сегодня из дома, а в почтовом ящике конверт. Без марки, без адреса. Просто подписано: "Красивому незнакомцу из квартиры 162"! Вот почитайте!
Дамкин и Стрекозов снова переглянулись. Дамкин взял протянутое письмо.
– "Любимый мой!" - с выражением прочитал он, в то время как Карамелькин самодовольно прищурился.
– А кто написал-то?
Карамелькин, только что махавший конвертом, теперь пытался изобразить незаинтересованный вид, но безуспешно.
– Да так. Одна девушка. Живет в моем подъезде. Да вы читайте дальше.
– Нет уж, читай сам. Ты ведь сам все уши нам прожужжал, что тебе надо было стать актером - и голос красивый, и дикция отменная, - серьезно сказал Дамкин.
– Да, Карамелькин, читай лучше сам. Только с выражением. Мне очень нравится, как ты читаешь с выражением, - добавил Стрекозов.
– Ну, хорошо.
Карамелькин взял покрытое каракулями письмо и стал читать вслух. Очевидно, он знал текст достаточно хорошо, поскольку, начав читать, ни разу не сбился.
– "Любимый мой!
Не пытайся узнать меня, ты меня не знаешь, а я тебя знаю очень хорошо. Ты самый красивый и умный мужчина из всех, кого я когда-либо видела. Ты не только красивый, но и воспитанный, всегда хорошо одеваешься. Я поняла, что ты как раз тот человек, которого я часто представляла в своих мечтах. Я знаю, что уже не смогу жить на белом свете, если не признаюсь тебе в любви. Я часто смотрю на тебя, когда ты проходишь мимо, но ты не замечаешь меня. Я полюбила тебя сразу же, как только увидела тебя у нашего подъезда. Как бы я хотела быть с тобой рядом, понимать тебя с полуслова! Я чувствую наше родство душ. Жаль, если ты уже любишь какую-нибудь женщину, которая под стать тебе, умна и красива. Прости меня за это письмо, но если бы я не призналась тебе в своих чувствах, то, наверное, удавилась бы. Я тебя так люблю, что уже не могу молчать и поэтому пишу это письмо. Я еще учусь, но я уже вполне симпатичная девушка. У меня красивая грудь, и все остальное вполне на уровне. За мной ухаживают многие мальчики, но мне нравишься только ты. Ты такой мужественный, я так хочу с тобой познакомиться, но очень стесняюсь. Если ты хочешь со мной встретиться и если у тебя нет другой женщины, то нарисуй на своем почтовом ящике красный крестик. Тогда я напишу тебе еще одно письмо, в котором расскажу, где мы сможем увидеть друг друга. Как бы я хотела, чтобы
До свидания, милый. Та, кто всем своим молодым существом любит тебя".
– Ну как?
– спросил Карамелькин, затаив дыхание. Читая письмо, он изрядно порозовел.
– Круто, а?
– Какая-то дурочка, - сказал Дамкин.
– Пэтэушница, наверно.
– Сам ты пэтэушник!
– обиделся Карамелькин.
– Тут такая любовь, девочка страдает по мне, а ты...
– Ты уверен, что она по тебе страдает?
– усмехнулся Стрекозов.
– А по кому же? Написано же: незнакомцу из квартиры 162. А это моя квартира.
– И ты собираешься продолжить знакомство? Я бы тебе не советовал! предупредил Стрекозов.
– Это почему?
– Она еще учится. Значит, несовершеннолетняя. Знаешь, сколько дают за развращение малолеток?
– Ну, почему обязательно несовершеннолетняя? Может, она в институте учится?
– Такая дура, и в институте! Думай, что говоришь!
– воскликнул Дамкин.
– Ты посмотри, какой дубовый слог в этом письме! Так только школьники пишут сочинения о Евгении Онегине в восьмом классе.
– Сам ты дурак!
– опять поджал губы Арнольд.
– Очень даже милое письмо. Видно, что девушка страдает от любви! Да вы сами гораздо дубовее пишете!
– Ну ты и сказал!
– Стрекозов покачал головой.
– Сравнил нас, профессионалов пера, и эту глупую девочку. Я бы тебе, Арнольд, не рекомендовал с ней связываться!
– Советчик нашелся!
– Ладно, мужики!
– прервал их Дамкин.
– Арнольд, ты не будешь возражать, если мы у тебя поживем два дня? Нам надо скрыться на время, пока из командировки не вернемся.
– Конечно, живите! Что мне, жалко что ли? Только пожрать чего-нибудь захватите, а то у меня ничего нет.
– Пожрать и у нас нет. И денег нет. Но сообща чего-нибудь придумаем. Утюги вон можно продать.
– Да, мужики, - вскочил Карамелькин.
– Подарите мне один утюг, а то у меня его нет, а у вас все равно много!
– Бери, конечно.
Карамелькин погрузил утюг в сумку и проговорил:
– Ну, ладно. Мне на работу пора. Вы когда приедете?
– Вечерком сегодня.
– Если Шлезинского не будет, ключ, как всегда, под ковриком. Бывайте!
– Счастливо!
– попрощались с другом литераторы.
– Надо статью о Сахалине писать, - весело сказал Стрекозов.
– К Арнольду приедем и напишем, - с улыбкой ответил Дамкин.
– Хоть две статьи! А сейчас может еще кофе сваришь? Какое, однако, Карамелькину страстное письмо пришло!
– Главное, не завидовать чужому горю.
– Это точно.
Глава очередная
Сахалин вчера, сегодня, завтра и послезавтра
(Статья Дамкина и Стрекозова)
Воображение так преувеличивает любой пустяк и придает ему такую невероятную цену, что он заполняет нам душу...
Блез Паскаль
Ясное советское солнышко вставало над Сахалином. Трудящиеся этого известного острова, на котором в суровые годы царизма побывал прогрессивный писатель Антон Палыч Чехов, готовились к новому рабочему дню, одному из тех рабочих дней, каждый из которых может служить примером беспримерного героизма советских людей, их осмысления трудовых буден.