Литературные воспоминания
Шрифт:
сведений из общественной и литературной жизни того времени. Он
воспроизводит малоизвестную тогда фактическую сторону разрыва Тургенева с
«Современником», рассказывает о том, как мучительно трудно, с какими
переживаниями и колебаниями протекала работа писателя над лучшим его
созданием — романом «Отцы и дети», как печатался этот роман и как он был
встречен различными общественно-политическими слоями русской читающей
публики.
Некоторые сцены
Анненкова с бесцеремонным и развязным монстром реакции Катковым по поводу
«Отцов и детей» — очерчены так характерно, что напоминают страницы из
художественного произведения.
Анненков превосходно передает в своих воспоминаниях артистическую,
художническую натуру Тургенева со всеми ее сильными и слабыми сторонами.
Касаясь творческих исканий писателя, вынашивания замысла, он довольно тонко
характеризует эмоциональный строй мироощущения Тургенева при всех
свойствах его незаурядного ума, отшлифованного многолетней философской
выучкой и капитальной образованностью.
И Анненков безусловно прав, когда он, подчеркивая своеобразие
артистической натуры Тургенева, отметает то мелкое злословие, то плоское
понимание нравственного облика писателя и мотивов его поведения, а иногда
даже и творчества, которые не раз встречались в критике и мемуарной литературе
о Тургеневе.
Однако Анненков так упорно и так по-адвокатски настойчиво защищает
Тургенева от критики «слева» — со стороны Чернышевского и Добролюбова, со
стороны Герцена, а затем и молодого поколения революционеров-разночинцев,—
что за разговорами о своеобразии писательской натуры и ее исканий, за
рассуждениями о законах художественного творчества исчезает «нравственное
двоегласие» Тургенева и его политическая бесхарактерность, в чем писателя не
раз справедливо упрекали Щедрин, Герцен и другие. А получается так потому, что дипломатичный Анненков довольно искусно растворяет общественно-
политическое содержание фактов, которых он вынужден касаться, в разговорах о
житейском и общечеловеческом.
34
Политическая бесхарактерность Тургенева была прямым следствием его
либеральной позиции и не раз приводила писателя к «двоегласию» даже и в
художественном творчестве. Она особенно явственно проявилась в период
революционной ситуации в России (1859—1861) и ее спада в 1862—1864 годах.
Но кроме либерализма и политической бесхарактерности, которые привязывали
Тургенева к кругам Кавелиных и Анненковых, было у него и многое такое, что
отделяло его от них. И дело здесь не только в таланте.
Тургенев
затем в течение долгого времени сокрушался и доискивался причин, почему так
случилось, почему он, друг Белинского и Герцена, лично и долго ненавидевший
Каткова, все же пошел в его журнал. Черта примечательная: таких переживаний
никогда не испытывают люди типа Кавелина.
После крупных разногласий Тургенев оборвал в этот же период
многолетнюю близость с Герценом и Огаревым, оскорбил их на допросе у
царских чиновников своим отречением от былой дружбы, а затем искренне
раскаивался в совершенном. Тургенев тянулся к молодому революционно
настроенному поколению, чувствуя, что именно там сила и будущее России, и в
то же время не верил в осуществимость революционных надежд.
Идейная неустойчивость Тургенева проявилась также и в том, что в ответ на
требования Каткова, внимая советам своих «благоразумных друзей» из
либералов, в том числе и Анненкова, писатель все же стал переделывать «Отцов и
детей», имея целью принизить фигуру Базарова.
Анненков кое-что обходит в воспоминаниях, кое-что смягчает, кое-что
излагает в довольно туманном виде— и во всем этом чувствуется тенденция: лепить образ писателя по своему образу и подобию, представить Тургенева во
всем «правоверным» либералом, одинаково будто бы не приемлющим влияний ни
справа, ни слева. Анненков существенно обеднил духовный облик Тургенева, сузил связи его и отношения с различными общественными силами России, упростил картину его сложного и противоречивого творческого развития.
Анненков, конечно, прав, когда он подчеркивает в воспоминаниях
внутреннее единство творческого пути Тургенева: всегда шел своей дорогой, как
понимал ее, как чувствовал. Но этот путь, вопреки мнению Анненкова, никогда у
Тургенева не был прямым.
И по своим чрезвычайно разветвленным связям с представителями
различных слоев русской и европейской жизни того времени, и по своим
взглядам, и по своему чуткому художническому таланту Тургенев был вообще
неизмеримо богаче, сложнее и многограннее, чем он мог представляться и
открываться Анненкову — умеренному либералу, да еще взиравшему на писателя
со стороны ограниченных приятельских отношений.
Касаясь в ходе воспоминаний тех или иных произведений Тургенева,
Анненков нередко обращает внимание лишь на субъективное намерение автора, в