Литературные воспоминания
Шрифт:
все тянулась по одному боку скалы и к вечеру спускалась вниз — непременно в
цветущую долину и фруктовый сад, где мы и заночевывали. Ночлеги эти и
полуденные отдыхи в ущельях составляли не последнюю прелесть нашего
патриархального путешествия. Мы останавливались то в бедной австерии, уединенно торчавшей при дороге, то в гостинице какого-либо местечка, имевшей
притязание на пышность, как следует горожанке, но везде встречали ту же
простоту итальянской жизни. В иных местах было лишнее
какая-либо зелень или рыба, подаваемая с видимой гордостию на стол самим
хозяином; в других —фляжка туземного вина, легкого и прозрачного, вызывала
особенную похвалу собеседников; случалось также, что кровать совершенно
голой комнаты покрыта была ситцевым одеяльцем необычайной и хвастливой
пестроты, но везде за стол наш садился вместе с нами первый поселянин, возвращавшийся из соседнего местечка, да обыкновенно и сам хозяин или
главный cameriere, поставив блюдо, придвигал стул к посетителям, помещался
сзади кого-либо и, опираясь на спинку чужого седалища, вступал в живой и
беглый разговор, удивительно выражавший общительность и природное
любопытство племени. Ветурино мой почувствовал ко мне глубокое уважение, как только убедился, что я не расположен делать ему упреков за плохое
понимание святости контракта: рано утром, когда после кофе выходили мы
продолжать наше следование, он уже был на козлах, ласково улыбался мне и даже
раз, поджидая остальных путешественников, указал глазами на сына и произнес:
«Возьмите его с собой a Pietroburgo».—«Пожалуй»,—отвечал я. «А что он будет
там?»—продолжал ветурино. «Он будет солдатом в русской гвардии»,—сказал я.
«Хочешь ты?» —заметил отец, обращаясь к сыну, который стоял у двери, тоже
улыбаясь с свойственным ему лукавством. Мальчик сделал сильный жест рукою и
отвечал: «Лучше быть аббатом». Старик разразился хриплым хохотом и дернул
лошадей, прибавив: «Che birbone!» (Экой разбойник!) Лаконическая шутка эта
окончательно утвердила между нами самые удовлетворительные отношения.
Отношения мои с двумя калабрийцами —моими спутниками в карете —
оказались чуть ли еще не лучше и во всяком случае гораздо замечательнее. Оба
спутника были в коротеньких бархатных куртках, в панталонах до колена, и
чулках и ботинках; классическая круглая шляпа с огромными полями и широкий
39
плащ тоже украшали их, но первый знакомец, высокий, молодой и красивый
мужчина, с горбатым носом и черными волосами, вел себя, как испанский гранд.
Он молча и с достоинством подавал мне руку поутру, мало говорил в карете, но с
изысканной учтивостию отвечал на вопросы, почти всегда улыбаясь; вместе с тем
он отдавал и принимал взаимные услуги, столь обыкновенные между
путешественниками,
украдкой, стараясь уяснить себе свойства и особенности этого изящества в
обращении, которое в торговцах кожами, какими оба они были, меня чрезвычайно
поражало... Я тогда еще не знал этой итальянской природы, носящей в себе самой
возможность простого и естественного достиженья всех родов красоты и
благородства. Гораздо позднее ознакомился я с удивительными типами, которые
в нищенской, прорванной куртке, наброшенной на плечо, стоят и смотрят, как
герои. и с чудными характерами, которые за обухом мясника или за прилавком
портного мыслят, как рыцари. Товарищ моего испанского гранда был создан
иначе. Это был живой человек, нисколько не красивый, широколицый, с лысиной
на голове, уже пожилой и необычайно добродушный, — качество, весьма ясно
светившееся и в быстрых черных глазах его. Не знаю, за что он привязался ко мне
с первого раза, Тут опять действовало врожденное итальянское добросердечие и
то непосредственное чувство, которое у свежих народов бывает вообще
неугомонно. Его, видимо, взволновало мое положение путешественника из
далекой страны, без знакомых и друзей. Угождениям не было меры.
Предупредительность не знала границ. Он суетился от глубокой, сердечной
доброты и по действию живого воображения, мгновенно и случайно пораженного.
Всю дорогу смотрел он за мной во все глаза и часто, наклоняясь ласково на мою
сторону, спрашивал, улыбаясь: «А есть ли такие горы у вас в Рушии?» Вопросы
подобного рода почти не сходил у него с языка; усматривал ли он признаки
внимания и удовольствия на моем лице, как тотчас же обращался с запросом, есть
ли в Рушии шоссе, реки, лошади, австерии собаки, деревья, и при моих
утвердительных ответах оставался совершенно счастлив, словно ему подарили
какое-либо поместье со всеми этими предметами. К этому надо прибавить самое
решительное, абсолютное отсутствие всяких сведений и ученой образованности, заставившее его раз спросить не одну ли веру с турками мы исповедуем? Зато
суетливая доброта его не отступала от меня ни на шаг во всю дорогу Помню, что
раз под вечер мы достигли высшей точки Апеннин; я, вместе с моим неотступным
провожатым, шел пешком, и мы далеко оставили за собой ветурина. Когда
открылась передо мной вся панорама этого хребта с горами, которые составляли
бесчисленные перспективы для глаза, прерывая воздушное пространство своими
вершинами и слабея в красках все далее и далее,—я остановился в невольном
изумлении. Тут не было ничего ломаного, угловатого и хаотического, как в