Литературные воспоминания
Шрифт:
предосторожностей, как московский его предшественник, но все-таки носившее
характер секрета, без которого Гоголь не мог его ни понять, ни предсгавить себе.
Через два месяца после выезда своего из Петербурга за границу, именно из
Гастейна (в Тироле), Гоголь делает еще следующую приписку к Прокоповичу, которая, если не ошибаемся, показывает присутствие некоторого чувства
доверенности и уважения к критику: «Да, пожалуйста, попроси Белинского
отпечатать для меня особенно листки
«Отечественных записках», на бумаге, если можно, потонее, чтобы можно было
прислать мне ее прямо в письме, и присылай мне по листам, по мере того как
будет выходить» [068]. Конечно, тут есть частью выражение того любопытства, какое обнаруживал вообще Гоголь в отношении суждений и толков о себе, но тут
есть вместе с тем, как нам кажется, и кой-что более. Таким образом, под покровом
равнодушия и внешней холодности, способных обмануть глаза приятелей, он
отдавал должное нравственной силе, не признаваемой другими, и, таким образом, скажем еще, люди самых различных положений в обществе, самых разнородных
стремлений и характеров действовали одинаково в его пользу или в пользу его
дела.
Наконец «Мертвые души» вышли из печати. Алекс. Иван. Тургенев,
получивший это известие из России, распространил его в Париже, и легко понять, с каким восторгом принято было оно всеми, которые отчасти ознакомились с
содержанием и направлением романа [069]. С этих пор начинаются беспрерывные
разъезды Гоголя по Европе.
В мае 1842 он покидает Петербург, направляется к югу, живет довольно
долго с больным Н. М. Языковым в Гастейне и осенью вместе с ним является в
Рим, где остается на зиму 1812/1813. Весь следующий остаток 1843 проводит он в
беспрерывных разъездах; осенью посещает Дюссельдорф, где жил В. Л.
Жуковский, и наконец является (в декабре 1843) в Ниццу; здесь уже, благодаря
обществу А. О. Смирновой, гр. Виельгорского и других близких людей, Гоголь
останавливается несколько долее — вплоть до весны 1844. Затем он переселяется
во Франкфурт, в загородный домик Жуковского, основавшего там свое
местопребывание, и, с малыми отлучками в Баден, Остенде, Париж и на разные
поды, живет у него до лета 1845. Таким образом, Пицца и Франкфурт остаются
пунктами самого долгого его пребывания на одном месте. Затем является снова
год безостановочных вояжей (от лета 1845 до весны 1846) и вместе с тем это год
болезни, лечения, душевной тревоги, сменяемой невыразимыми порывами
мистического экстаза, посещающего его все чаще и чаще. Он успокоивается
87
несколько в Риме, но весной выезжает оттуда в Париж, направляясь к морским
купаньям в Остенде, изменяет, однако же, на дороге
поворачивает из Парижа на Дунай, а оттуда через Швальбах (близ Рейна), где
ожидает его В. А. Жуковский, с которым он так давно расстался,— достигает
цели путешествия. Из Швальбаха (30 июля), между прочим, Гоголь отправляет в
Петербург к П. А. Плетневу первую тетрадку «Выбранной переписки с
друзьями», заготовленную еще в Риме. Второй период его развития кончился; плоды римского созерцания, определяющий и идеализирующий взгляд на русское
общество, теория безграничного самосовершенствования, поражающая
художническую производительность в самом источнике, и наконец понимание
себя как орудия в руках предопределения и мучительные догадки о видах и целях
его в отношении к себе — все это окончательно воспиталось и созрело среди этих
четырехлетних беспрерывных разъездов, перемешанных с остановками...
Покажем здесь степени этого развития, сколько позволяют пределы и цель нашей
статьи, и воротимся снова к воспоминаниям.
Во второй половине 1842 и в начале 1843 мысль Гоголя еще далеко не
достигала последних пределов того пути, по которому устремилась. Он
занимается изданием своих сочинений, начатым в Петербурге, и входит в
мельчайшие подробности касательно этого дела. Распределение статей, условия с
книгопродавцами, время выпуска, выгоды, каких можно ожидать от предприятия, и. наконец употребление будущих сумм,— все взвешено и обсуждено им с
необычайною аккуратностию: он занят жизнию весьма серьезно. Почта за почтою
присылает Гоголь издателю своему перемены, дополнения, прибавки к разным
статьям. Так прислано было окончание «Игроков» и ведено было включить фразу
в речь Утешительного, после слов: «На, немец, возьми, съешь свою
семерку»—«Руте, решительное руте; просто карта — фоска». «Эту фразу,—
прибавляет Гоголь,— включи непременно — она настоящая армейская и в своем
роде не без достоинства». Вероятно, он и услыхал ее где-нибудь тогда же. Так
точно, усилив еще выразительность монолога Кочкарева, начинающегося
словами: «Да что ж за беда? Ведь иным плевали несколько раз», Гоголь
предписывает озаглавить комедию следующим образом: «Женитьба, совершенно
невероятное событие, в двух действиях». Затем присылает он подробное описание
немой сцены, которая должна быть приложена к концу «Ревизора» и выполнение
которой он хочет сделать обязательным для актеров. Общий характер всех этих
перемен и сила самой критической способности в Гоголе весьма хорошо
выражаются следующим отрывком из его письма к Н. Я. Прокоповичу: «Гаштейн.