Литературные воспоминания
Шрифт:
обыкновенных приемов в сношениях с людьми такого рода, по такому делу и при
таких обстоятельствах. Не думаю, однако ж, чтобы эти недостатки понижали его
хотя одним градусом во мнении истинно благородно мыслящего человека. Нет, зная ничтожество его в жизни практической, неловкости в сношениях с людьми, мелочные причуды характера или какие бы то ни были нравственные недостатки, мы тем больше должны почитать пламень его таланта. Глядя таким образом на
поэта, мы не оскорбим его памяти
высоких поступков или мыслей и самых мелких его слабостей». Все это место, как и несколько других в книге г. Кулиша, следует понимать буквально наоборот, и тогда оно будет соответствовать делу и выражать справедливое мнение.
Простодушия поэта нет и признаков в обоих письмах; нарушение обыкновенных
условий корреспонденции вышло, как нам кажется, совсем из другого источника, чем недостаток опытности; практический смысл Гоголя составлял его
отличительное свойство, пока не пропадал в одной исключительной идее; к
пламени его таланта незачем обращаться благонамеренному и добросовестному
исследователю, как бы к некоторому облегчительному обстоятельству в своем
роде, а доискиваться причины его высоких поступков и мелких слабостей не
значит оскорблять памяти Гоголя, перед которой благоговеет всякий
образованный русский, а значит только удовлетворить законной потребности в
истине и в великом поучении, которое представляет жизнь каждого
замечательного человека.
В дополнение мы приводим здесь из переписки с Н. Я. Прокоповичем один
листок, который окончательно показывает, в каком тоне и на каких условиях
требовал Гоголь ходатайства друзей перед людьми, от которых зависела судьба
его рукописи, а стало быть, и его собственная. Листок подтверждает также, что
письма его к двум влиятельным лицам эпохи не были произведением минутной
вспышки, а, напротив, составляли часть обдуманной системы. «Москва, февраль.
— Я получил твое уведомление, но такое же самое, назад тому полторы недели, я
получил уже от Плетнева, и с тем вместе было сказано, чтоб я готовился к печати, что на днях мне пришлется рукопись, а между тем уже две недели прошло... Не
затеялась ли опять какая-нибудь... история? Пожалуйста, зайди к Плетневу и
разведай. И попроси его, чтоб он был так добр и заехал бы сам в квартиру к князю
Д-К—ву. Последний был когда-то благосклонен ко мне. Пусть он объяснит им, что все мое имущество, все средства моего существования заключаются в этом, что я прошу их во имя справедливости и человечества, потому что я и без того
уже терпел и терплю. Меня слишком истомили, измучили эти истории, и что я
терплю много уже чрез одни проволочки, давно лишенный всяких необходимых
(средств
так бесчувственны... Здоровье мое идет пополам,— иногда лучше, иногда хуже.
Но я устал крепко всеми силами и, что всего хуже,— не могу совсем работать.
Чувствую, что мне нужно быть подальше от всего житейского дрязгу, он меня
томит» [061]. Конечно, материальная сторона предприятия не могла быть лишена
всей своей важности в глазах человека, жившего одними своими литературными
84
трудами, но намерение держаться одной этой стороны, как лучшей пособницы в
настоящем деле, доказывает уже само по себе сильное познание эпохи и немалую
практическую зоркость.
И не одни влиятельные лица того времени вызывали у Гоголя уменье
приноровляться к понятиям и взгляду общества, но и на самых друзьях своих он
еще испытывал способность говорить языком их помыслов и наклонностей. Зная
постоянное желание бывшего издателя «Современника» (Плетнева) украсить свой
журнал его именем, Гоголь пишет к старому своему другу и покровителю письмо
из Москвы - от 6 февраля 1842. На этот раз Гоголь вдруг отказывается от
печатания «Мертвых душ», просит возвратить ему рукопись, под предлогом
необходимых исправлений, и только требует откровенного мнения друзей насчет
достоинства и недостатков романа. Письмо это, если бы получено было
своевременно в Петербурге, конечно поразило бы всех почитателей его таланта, да, вероятно, и рассчитано было на произведение этого эффекта, способного
удвоить их ходатайства по общему делу. Не довольствуясь этим, Гоголь, как бы
ненароком, бросает еще в конце письма следующие слова:
«Р. S. Будет ли в «Современнике» место для статьи около семи печатных
листов, и согласитесь ли вы замедлить выход этой книжки, выдать ее не в начале, а конце апреля, то есть к празднику. Если так, то я вам пришлю в первых числах
апреля. Уведомьте» [062]. Надо сказать, что единственная статья, которой он мог
располагать, была именно «Рим», в чем удостоверяет нас сам автор, писавший к
Прокоповичу 13 марта; «В «Москвитянине» не повесть моя, а небольшой
отрывок... Это единственная вещь, которая у меня была годная для журнала».
Пообещав ее «Современнику», Гоголь отдал статью в «Москвитянин», по
причинам, которые опять сам же излагает: «Погодину я должен был дать что-
нибудь, потому что он много сделал для меня. Плетневу я тоже должен, хотя до
сих пор еще не выполнил» [063]. Статья «Рим» появилась в третьем №
«Москвитянина», 1842, а вслед за тем, 17 марта Гоголь высылает издателю