Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
Трамвай чересчур отставал от внезапного подъема настроения у пассажира. Василий вышел из вагона и энергично зашагал рядом, понемногу обгоняя его.
— Помог бы, чем так, налегке, — сказал вожатый со скуки.
Лидия, может быть, правильно обозвала его маньяком?.. «О чем-нибудь ты думаешь, кроме кембрия?» — «Ни о чем другом, пока не решу эту задачу».
У РЫБНОГО ФОНТАНА В УЩЕЛЬЕ ДОГДО ЖЕНЯ РАССКАЗЫВАЕТ ВАНЕ И САВВЕ ЛЕГЕНДУ О НАСТОЙЧИВОМ УЧЕНИКЕ
Один из них отдыхал врастяжку на собачьих мехах. Откинул с глаз черную волосяную сетку, поднял взгляд и заострившийся нос к высоко бегущему небу, голубому и бело-разодранному о белую гору.
Другой упрямо и гордо сидел на своих нартах — а все же погнулась отвесная могучая линия спины, и глаза, светлые, голубые на почерневшем лице в пушистой округлой каштановой бородке, открывались изредка под волосяной сеткой, чтобы взглянуть на собак.
Отощавшие собаки лежали у проруби, спрятав головы, прижавшись ко льду, чтобы ветер не сдул. Ветер со свистом причесывал длинную шерсть и заглушал слабое постукивание в проруби, и оно прекратилось. Из проруби высунулся желтый шар. Меховой шар заключал в себе голову человека. Ветер ухватился за него, чтобы сразу укатить, — напрасно. Черные меховые лапы легли на края проруби. Неторопливый человек вылез из ледяного колодца и пал на колени перед ветром. Пополз, и его сносило по гладкому льду быстрым течением ветра. На берегу он поднялся с четверенек и попятился к нартам, под укрытие скалы. Лежавший на нартах спросил высоким голосом:
— Еще далеко?..
— Близко.
Бородач поднялся, но и лежавший вскочил.
— Моя очередь!
Бородач не обратил внимания на его право очереди и слабый голосишко. Оба поползли к проруби. Бородач заглянул и разочарованно прогудел в колодец:
— Промерзло до дна. А рыбка в омут ушла.
— Здесь этот омут.
— Ты погляди, лед какой.
— Ваня сказал: все озеро промерзло, вся рыба в омуте.
Савва спустился, упираясь ногами и руками в узкие выемки. Женя вернулся к нартам.
Ваня вслушивался в короткие мертвые звуки откалываемого льда. Через недолгое время сказал:
— Пора.
Женя пополз к проруби.
— Вылезай. Ваня велит.
— Помолимся Ване, а?.. — Савва поднял смеющееся лицо, ударяя с силой топориком под ноги, и топорик пробил тесное горлышко и выскочил, но Савва удержал его, а сам не удержался в свисте и шипении удавленной воды. Одно мгновение он видел множество рыб, взлетевших вереницей в белой струе воды, выжимаемой тяжестью льда.
Женя завертелся в радуге брызг и рыб. Мощный толчок вышвырнул Савву с хлопаньем битого льда и шлепаньем рыбьих тел и воды, с громогласным бульканьем и клекотом и с такой быстротой, что он не успел восчувствовать ледяное купание.
Он тяжело шлепнулся
Савва хотел бы и сам посмеяться, но масса воды мокро обняла его, рыбьи тела плотно и вертко толкали в лицо и со всех сторон. Убоялся открыть глаза. Вслепую выхватывал бешено отбивающуюся добычу и отбрасывал подальше от расшумевшегося разлива.
Он выполз из-под фонтана и пощечин и увидел диво: бугор воды, битком набитый рыбой, и под ветром очумелые хариусы вертелись на льду и скакали встречь ветра, к водомету, что изверг их с плеском из родного переполненного омута.
Трое, вымокшие, хватали чиров, муксунов, хариусов — отбрасывали подальше к берегу. Собаки носились ошалело с рыбой в зубах.
К вечеру масса рыбы уложена была удобно на нартах и на льду для замораживания ночемёржем — ночным морозом.
Собаки храпели во сне, они объелись, раздутые собачьи пуза открыты были для холода — не позволяли свернуться теплым калачом. Псы разместились на сухом снегу, на большом пространстве берега, соблюдая приличную дистанцию взаимной безопасности от всех друзей.
Усталые рыбари расстелили мокрую одежду по камням для просушки на ветру, а сами довольствовались паркой собачьего меха.
Теперь была их очередь покормиться, и они соревновались в разнообразных способах поедания сырой рыбы без хлеба и соли. Ваня успел подморозить чира во льду и угощал строганиной. Но все признали даже над строганиной превосходство блюд, предложенных Саввой, и без счета портили чиров: вырезывали лентой жирные горбы из живых рыб, трепещущих и вырывающихся, и смаковали тающее во рту, подобное русскому маслу по вкусу.
— А в Русском жиле об эту пору щавель нажарят, красной ягодки поедят, — Савва причмокнул.
— Клюквы, — подсказал Женя.
— Земляники. Да какой же сладкой!.. Я по глазам вижу, не веришь, — сердито сказал Савва.
— В раю земля талая насквозь, — Женя сказал насмешливо.
— У нас и есть рай. У нас не докопаешься до мерзлоты, нету ее. — Савва вздохнул и тихо добавил: — А она не восхотела жить в раю.
— Про землянику говорил? — спросил Ваня.
— Не… А надо было?
— Поехала бы, — твердо сказал Ваня.
— В Москве, поди, талая земля сквозь, — предположил Савва.
— Этого нет нигде на свете, даже в Москве. Только глубоко, — сказал Женя.
— Ладно. Чужая шуба — не одежа, и чужая жена — не надежа.
— Лидия Максимовна вовсе не жена Василию Игнатьевичу, — сказал Женя со смехом.
Савва вскочил и уставился на него.
Ваня отбросил изуродованного чира и сытым голосом запел:
Стоят железные деревья, растет железная трава…