Логово горностаев. Принудительное поселение
Шрифт:
— Как я на тебя смотрю?
— Не будем об этом. Так вот, одного не могу понять, как ты на это решился при твоем-то характере!
— Я был влюблен, — ответил Балестрини, стараясь глядеть ей прямо в глаза.
Вивиана кивнула.
— Знаю. Но только ли поэтому? Уж не решил ли ты, что совершаешь прекрасный, благородный поступок, женясь на этом зайчонке, который был для всех половой тряпкой? Слов нет, ты поступил прекрасно, но из неосознанного тщеславия. Любовь, по-моему, верх эгоизма. Ты женился на Ренате из эгоизма, потому что хотел ее. Она этого не поняла тогда. Во всяком случае, поняла не сразу…
— Вивиана…
— Тебе
— Знаешь… у меня в голове сплошная путаница. Да… Каша какая-то. Еще неделю назад мне казалось, что все идет нормально. А теперь… я даже часы потерял, представляешь. Знаю, тебе это кажется смешным. Но и такая ерунда, как часы…
— Прежде всего, Андреа, ты потерял голову — Джиджи мне сказал… Считай, однако, что я тебе ничего не говорила.
Вивиана ловко подпрыгнула и уселась на парапете моста. Она, улыбаясь, поглаживала лацкан его пиджака.
— Значит, молчок, Андреа?
— Разумеется.
— Джиджи сказал, что ты взбудоражил всю прокуратуру. Крупно поругался с Витторио, послал к черту полковника Винью и, нарушив все процедурные нормы, грубо вмешался в следствие по делу об убийстве Де Дженнаро.
— Вивиана, я верю в свою работу. Может, потому, что я лишен воображения, скучен… а может, из-за моего пуританства, раз уж об этом зашел разговор. Только теперь я начинаю видеть многое, чего за десять лет службы в органах правосудия не замечал. Будь что будет, но я не остановлюсь, даже если и рискую…
— А если дело передадут в более высокую инстанцию?
Балестрини растерялся — он понял, что в ее удивительно светлых, прекрасных глазах не найдет ответа: предположение это или предупреждение.
— Да, но я не вижу, почему вдруг, по каким причинам.
Жест Вивианы застал его врасплох. Она, не отрывая рук от лацканов его пиджака, вдруг шутливо привлекла Андреа к себе и принялась трясти.
— Андреа, отступись.
— Почему, зачем?
— У тебя ведь остается твоя работа, а это немало. Да, ты потерял Ренату… Но у тебя есть я. — Они шли по мосту Маттеотти. Балестрини снова и снова в смятении спрашивал себя, как это могло случиться. И он досадовал на себя, на свою беспомощность и тупость. Но сильнее досады было изумление. После поцелуя он увидел в ее глазах ту же нежность, которую заметил у Ренаты, когда признался ей «из желания быть предельно честным», что фактически, на деле, словом… с ним это случилось впервые. Но с Ренатой, этим нежным, любимым зверьком, все было много проще.
— Милый мой котеночек, — промяукала Вивиана, ущепнув его за щеку, и спрыгнула с парапета. Она смеялась — быть может, чтобы скрыть свое разочарование. Разочарование не из-за его неопытности, а оттого, что он остался холоден.
На площади Арджентина Балестрини наконец понял, куда так мчатся машины и полицейские джипы с угрюмыми блюстителями порядка. Улицу запрудили юнцы. Их было не так-то много — всего человек триста-четыреста. Быть может, отряд юнцов с улицы Национале, который возвращался назад, или же подкрепление, которому не удалось туда прорваться?
С десяток пешеходов стояли на тротуаре и с волнением наблюдали за событиями. Машина Балестрини слегка накренилась под тяжестью могучего бедра весьма упитанной дамы — нервно покусывая ногти, она не отрывала взгляда от лиц демонстрантов.
— Сво-бо-ду Буо-на-фор-ту-не! —
— Хороший паренек, которого упекли в тюрьму, чтобы он не мешал хозяевам, — пробурчала могучая дама. Балестрини изумленно взглянул на нее. Судя по ее виду, над ее изголовьем в спальне должна была бы висеть фотография папы Иоанна.
Впрочем, лозунги демонстрантов относились не только к бригадисту Буонафортуне. Среди многих внимание Балестрини привлек рифмованный плакат политико-экономического содержания. В нем многие химические элементы получили необычное назначение. «Хлор бросай в собор, пропан — в демохристиан, свинец — и неофашистам конец». Матрона, отчаянно «болевшая» за юнцов, громко хохотала.
Едва образовался просвет, Балестрини включил мотор, подождал, пока толстуха отойдет, и медленно поехал вдоль рядов автономистов. Одна группа, десять-двенадцать юношей и две девушки, принялась внимательно его разглядывать, и Балестрини подумал, что кто-нибудь из них может его узнать. Вдруг неприятно засосало под ложечкой. Но опасность вскоре миновала, и нервозность дала о себе знать лишь тем, как резко он сбавил ход, влетев на недозволенной скорости на площадь Арачёли.
Эпизод с матроной-экстремисткой напомнил ему о Вивиане. Он не ожидал подобной бурной реакции от женщины, навалившейся на его машину, так же как не ожидал признания Вивианы, столь откровенного, что он даже растерялся. А уж внезапный уход Ренаты и вовсе застал его врасплох. «Прекрасное знание женской психологии», — мрачно подумал он. Ну а потом родилась мысль, беспощадно точная: «Вивиана хочет со мной переспать». Возбуждения он, однако, не ощутил. Погрузившись в раздумья, он и не заметил, как подъехал к парадной дома, где жила Грэйс Демпстер.
— Отъезжаете? — спросил он у юнца в шортах — тот неторопливо доставал ключи от своей машины, проржавевшей «симки», которую и запирать-то, пожалуй, не стоило. Юнец кивнул, внимательно его разглядывая. Затем спокойно сел в машину, вскоре к нему подошла девушка довольно неряшливого вида, и едва он включил мотор, как они начали ссориться.
Когда Балестрини удалось наконец втиснуться на освободившееся место, за ним уже пристроилось несколько машин.
«Если придете в три часа дня, быть может, я вам скажу, кто такой миста Пастриньи», — продиктовала Грэйс Демпстер секретарю, безуспешно пытаясь все утро поймать Балестрини по телефону. Он улыбнулся этому «миста», как переделал секретарь на свой лад ее звонкое шотландское «мистер». Пастриньи, конечно, не кто иной, как неуловимый Пастрини. Весьма приятная новость, и если бы не этот обед с Вивианой, он бы не выдержал и тут же позвонил Грэйс.
Он уже собрался нажать кнопку звонка, когда заметил рядом с табличкой записку «Открыто». Отворил дверь и улыбнулся — на столе рядом с этими адски неудобными низкими креслами стояли две вазочки (для мороженого?) с ложечками и салфетками. Сифон и два высоких цветных бокала обещали напиток со льдом.
— Мисс Демпстер, — позвал он, закрыв за собой дверь, но она что-то делала на кухне, и шум льющейся из крана воды, очевидно, заглушал его голос.
Он сразу почувствовал себя здесь так по-домашнему, что ему даже стало неловко. Повесив пиджак на спинку стула, он пошел на кухню.