Логово горностаев. Принудительное поселение
Шрифт:
Адвокат всем своим видом красноречиво дал понять, насколько нелепо задавать подобные вопросы… Балестрини даже не взглянул в его сторону, и адвокат решил, что его старания пропали даром. Тем временем граф Саворньян наконец пришел к выводу, что не помнит, к чему относится эта запись. Быть может, он ее и сделал несколько лет назад, а потом забыл этот листок среди других бумаг. Во всяком случае, Г. Па. может быть кем угодно, только не Гуидо Паскуалетти, с которым он вообще незнаком.
Час спустя, когда Балестрини, уходя, запирал кабинет, появился Джиджи Якопетти.
— Ты
— Только-только оттуда. А ты чем занимался?
— Да вот закончил допрос одного аристократа, который мне хотелось бы продолжить в тюрьме, если только смогу его туда упечь.
— Все в связи… с делом Де Дженнаро? — тихо спросил Якопетти.
— Конечно. А Витторио решил, что я уже утомился? — с усмешкой проговорил Балестрини, и ему показалось, что Якопетти колеблется, воспользоваться ли этой случайной встречей для откровенного разговора или же промолчать. Он понимал нерешительность приятеля и в какой-то мере ее оправдывал.
Кому еще, как не молодому, способному, многообещающему Джиджи Якопетти, мог прокурор передать расследование по делу Де Дженнаро, забрав его у неуравновешенного, упрямого, пребывающего в депрессии Андреа Балестрини? В том же, что прокурор именно так и посоветовал сделать Витторио Де Леонибусу, он не сомневался.
— Ну хорошо, Джиджи, привет! Если смогу, выберусь ненадолго за город и…
— Андреа.
— Да?
— Я узнал, что и та девушка, шотландка, которая была гувернанткой в доме Мартеллини, тоже убита.
— Да, кстати, как тебе это нравится? Старика освободили как раз сегодня утром. Два с половиной миллиарда выкупа! Хотя кто знает точную сумму.
— Андреа, при чем здесь сумма выкупа? Послушай… сколько человек уже погибло?
— Откуда мне знать. Тут со счета собьешься!
— Прошу тебя, перестань! Мне не до шуток. Сегодня утром мы с Вивианой говорили об этом новом убийстве. Она тоже очень встревожена.
Балестрини подумал, а что если Джиджи догадывается о свидании в траттории, об их разговоре. И о поцелуе. Теперь, когда он ближе узнал Вивиану, он в этом сильно сомневался. Он устало покачал головой.
— Знаешь, Джиджи, все они погибли из-за пленок. В конце концов этим людям удалось снова завладеть всеми пленками, кроме одной, оставшейся у меня. На всякий случай я заучил ее наизусть… Но передал судебной полиции, предупредив, что, если и она исчезнет, я немедленно предъявлю обвинение виновному или виновным по всей форме.
— Да, но эта шотландка, а она-то какое отношение имела к пленкам?!
— О, теперь уже никакого! Но она разыскивала меня по телефону и сказала, что выяснила личность одного человека, которого наша славная когорта сыщиков никак не могла найти. Кто-то наверняка прослушивал ее телефон.
— Собственно, об этом я и хотел тебе сказать. Дело крайне опасное, даже и без чертовых пленок. А ты прямо-таки ринулся в атаку, забыв о всякой осторожности.
— Осторожности? — с улыбкой переспросил Балестрини.
Сейчас, по дороге в Остию, он
Что делала мать Аурелио Де Дженнаро в Остии, он так и не мог понять. Но это не столь важно. Он нанесет ей всего лишь визит вежливости. И заодно спросит, не знает ли она чего-нибудь такого, что могло бы навести его на след убийцы. Вот и все. К тому же это неплохой предлог, чтобы не возвращаться домой сразу после обеда, признался он самому себе. После визита к синьоре Де Дженнаро он перекусит в первой попавшейся траттории и вернется в прокуратуру.
В конце бульвара Коломбо его взгляду открылось море, и он свернул направо. Хотя туристский сезон уже начался и кое-кто был в купальном костюме, он никак не мог себе представить Остию иной, чем тогда, зимой, в свой первый приезд. Широкая, метров в пятьдесят, набережная с заколоченными кабинками с одной стороны и стоявшими вдалеке от дороги облезлыми жилыми домами — с другой, казалось, разрезала Остию надвое — она напоминала сейчас агонизирующий город, покинутый людьми после золотой, нефтяной или каучуковой лихорадки. Тогда же, в те счастливые дни, в нем все куда-то бешено неслись и за неделю возникали целые кварталы…
Наконец полицейский-регулировщик указал Балестрини, куда ехать, и он отыскал дом, стоявший возле закрытого луна-парка. У края дороги на импровизированном поле стайка мальчишек играла в футбол, и ему пришлось подождать, пока схватка у ворот не закончилась голом (впрочем, весьма сомнительным, подумал Балестрини). Только после этого дорога освободилась. Проблем с парковкой не возникло, и он поставил машину прямо у дома номер восемь, возле старого парадного с цветными, давно не мытыми стеклами. Дом был неказистым, единственным его украшением были цветы на балконах. Привратника в доме не оказалось.
Даже здесь, на втором этаже, пока он нажимал на звонок, отозвавшийся слабой, мелодичной трелью, были слышны крики и споры мальчишек-футболистов, которые никак не могли угомониться. Дверь открыла красивая дама, на вид лет пятидесяти. Но Балестрини, представляясь ей, подумал, что она, наверно, значительно старше. Женщина улыбнулась.
— Нет, я не госпожа, а служанка. Пройдите пока вот сюда.
— Спасибо, передайте синьоре, что я прошу извинить меня за неурочный визит. Но мне бы хотелось поговорить с ней всего несколько минут, — объяснил Балестрини служанке, которая провела его в душную гостиную, устланную коврами. К счастью, во всех комнатах были кондиционеры.
— Будьте любезны, подождите здесь.
Долго ждать не пришлось. Но Балестрини все же успел заметить бросающееся в глаза несоответствие между прекрасной мебелью, которую он видел через распахнутую дверь гостиной, и убогостью самой квартиры.
В гостиную проворно вошла чуть сгорбленная, но вполне элегантная старушка, за которой еле поспевала служанка. Балестрини увидел, что она легко перекладывает из одной руки в другую мундштук с дымящейся сигаретой, и со страхом подумал, что придется поцеловать синьоре руку. Но хозяйка дома сама крепко пожала ему руку, дружески, однако все-таки сильно ее тряхнув.