Логово горностаев. Принудительное поселение
Шрифт:
Балестрини засмеялся, глядя, как он неловко пытается подняться.
— Едва проснулся и уже остришь, старик!.. Ну, давай же, раз уж ты сел, постарайся теперь встать с постели.
— Андреа, спагетти с чесноком и оливковым маслом?
— Если хочешь — конечно.
— Хорошо, старик. Окроплю себя благоухающим одеколоном, и делай со мной что хочешь…
— А шелковый розовый халат тебе не подать?
— Спасибо, один такой у меня уже есть, — игривым тоном ответил Бауэр и, зевнув, показал на свой чемодан.
Балестрини
Вчера Бауэр не стал повсюду его сопровождать — Андреа не терпел жалости. Они провели вместе лишь послеобеденные часы — сидели, болтали о том о сем, а вечером поужинали, довольно-таки скверно, в Монтеверде. Там Бауэр молча выслушал рассказ Андреа о Де Дженнаро, о Джакомо Баллони, искусно подражавшем чужим голосам, и наконец они поехали домой. И вот, когда Андреа со смехом рассказывал о привычках прокурора, Бауэр снял пропотевшую рубашку и спросил: «Где у тебя ванная?»
Балестрини на секунду даже позабавила та легкость, с какой Бауэр сочинил свою статью в сто строк из целого набора служебных тайн, которые воспринял с деланной невозмутимостью и скрытым профессиональным интересом.
— А этого Пастрини вы разыскали? Человек с такой необычной, редкой фамилией сам как бы расписался в совершенном преступлении.
— Был бы Де Дженнаро, он давно бы уже надел на него наручники, — с горечью ответил Балестрини. Но Бауэр, не без умысла задавший этот вопрос, не почувствовал в словах друга досады на нерасторопность судебной полиции.
Между тем такую досаду Балестрини испытывал. Похоже, что ни одна из существующих в Италии полицейских служб, начиная с военной разведки и кончая отделом охраны животных — зоополицией, как ее ядовито назвал полковник Винья, не знала человека по фамилии Пастрини. Не было ее и в справочнике по Риму. А ведь редкая фамилия порой значит куда больше, чем словесный портрет. И никто не смог дать сведений о Пастрини. «Фамилия вымышленная!» — хором восклицали все, с кем бы он ни обсуждал этот вопрос. Чепуха. Мисс Демпстер четко объяснила, как обстояло дело: Де Дженнаро ждал этого Пастрини, судя по всему, хорошо его знал, прежде несколько раз о нем упоминал. Если бы речь шла о важном осведомителе (в этом случае вымышленная фамилия была бы обязательной), Де Дженнаро ни за что не стал бы встречаться с ним у себя дома.
Тут заклокотала уже кипевшая вода, Балестрини бросил в нее спагетти, весело присвистнул.
— Триста граммов макарон хватит? — крикнул Андреа.
— Сам решай, — ответил Бауэр.
Голос доносился из кабинета. Балестрини удивился: он подождал, пока последняя макаронина не утонула в воде, поднес сковородку с маслом к огню, чтобы оно растопилось, и лишь затем пошел в кабинет. Только там он наконец понял, что за странный, приглушенный шум доносился
— Садись, — тихо сказал ему Бауэр.
На столе негромко потрескивал магнитофон. Балестрини в растерянности сел в маленькое угловое кресло, не зная, как ему поступить. Потом решил просто сидеть и слушать беседу, которую Паскуалетти записал для себя. У Андреа было такое чувство, будто он слышит все эти голоса впервые. Абсолютная неподвижность Бауэра, выглядевшего несколько комично в цветастом шелковом халате, его прямо-таки гипнотизировала. Балестрини знал, что друг в любой момент мог отвлечься и едко над ним подшутить, но сейчас он был напряжен и предельно сосредоточен. Немного погодя Балестрини все-таки пришлось вернуться на кухню — иначе спагетти превратились бы в липкий комок.
Если Бауэр ждет спагетти с чесноком и оливковым маслом, его постигнет разочарование. Но зато сливочное масло пропитало спагетти насквозь и обволокло желтой пленочкой мелко натертый пармезан.
— Готово! — крикнул Андреа, однако ответа не дождался.
И тогда он здраво решил, что пиршество можно устроить и в кабинете. Поставил на сервировочный столик тарелки со спагетти, бокалы, непочатую бутылку рислинга, которая осталась от последнего семейного ужина, и положил бумажные салфетки.
— Готово! — повторил он, вкатив столик в кабинет. Бауэр неожиданно встретил его улыбкой. Не обращая внимания на дымящиеся спагетти, он до конца прослушал последнюю запись одной стороны пленки и только потом мизинцем выключил магнитофон.
— Ну, что ты об этом скажешь? — спросил Балестрини деланно небрежным тоном.
— Ты знаешь имена этих типов?
— Одних знаю, других — предполагаю.
— А я уверен, что знаю их всех.
— Всех? — изумился Балестрини, пристально на него поглядев, и перестал нанизывать спагетти на вилку.
— Но… Андреа, ты с ума сошел! — свистящим шепотом выдохнул Витторио Де Леонибус, облокотившись о край стола и всем телом подавшись к Балестрини.
Андреа увидел, как в него подозрительно впились узенькие свинячьи глазки, и на миг вспомнил о недобрых слухах, ходивших об этом «христианско-демократическом слоне» в прокуратуре.
— Ты хоть отдаешь себе отчет? — еще тише спросил Де Леонибус.
— Разве я похож на человека, способного на необдуманные поступки?
— Пожалуй, нет. Но ведь придется вызывать на допрос политических деятелей, да еще крупных — генерала корпуса карабинеров, промышленников, того же Мариани-Таццоли… разразится страшный скандал!
Неужели они сотни раз ужинали вместе? Дружески болтали и шутили? Балестрини с трудом в это верил. Слушая Де Леонибуса, он снял очки и стал массировать веки. Как ни странно, спокойствие давалось ему сейчас с трудом. Ему хотелось в ответ на этот сообщнический шепот закричать и грохнуть кулаком по столу.