Локи все-таки будет судить асгардский суд?
Шрифт:
— Вот мы имеем два эликсира. Один, белый, превращает простые металлы в серебро, другой, красный, превращает их в золото. Но почему второй может еще производить бриллианты, исцелять все болезни, продлевать человеческую жизнь, даровать телесное и духовное бессмертие? Почему только второй? Почему у первого совсем нет дополнительных магических свойств?
Хагалар иногда отвечал что-то маловразумительное, не слушая свою словоохотливую собеседницу. Работа над Каскетом требовала уйму сил и предполагала сложнейшую мыслительную работу. Когда-то жидкость, наполнявшая артефакт, была газом, и стоило приложить все усилия, чтобы исключить возможность обратного перевоплощения. Кроме возможной утраты ценнейшего объекта исследования, испарение содержимого могло угрожать безопасности лабораториума или даже всего поселения, поскольку никто не мог предсказать, как оно будет воздействовать на живых.
Но, к счастью, за последние
Беркана, явно недовольная, что ей пришлось оторваться от своих книг, к новой работе отнеслась без всякой охоты. Рассматривая корявые руны на трех огромных кусках пергамента, она приговаривала:
— В этом отрывке описываются подробно все семь операций Великого Делания. Я вроде поняла кальцинацию, разобралась с сублимацией, и теперь я на растворении, а ты мне мешаешь! Когда я буду читать про гноение, дистилляцию, коагуляцию и окрашивание? Почему все zur unrechten Zeit{?}[так не вовремя]?
Хагалар в очередной раз пропустил её слова мимо ушей и решил оставить девушку наедине с наложенными фелагом обязанностями, решив навестить своего подопечного и будущего ученика.
Локи казалось, что он провел в поселении бесконечное число ночей, которое должно складываться в года, если не в столетия. Время тянулось, словно ниточка меда, становясь все тоньше и тоньше, но не теряя при этом своей сладости. Для царевича не существовало больше дня или ночи, вечера или утра. Он спал. Спал почти беспробудно. Погружаясь в сон, он созерцал смутный, невероятно красочный мир, улетучивающийся из головы, едва он пытался воссоздать его в памяти. Он видел себя на троне Асгарда, он видел, как отец и брат склоняются перед ним, он видел, как подле трона стоит мать, и на её лице сияет гордая улыбка. Он видел себя хозяином Асгарда, Мидгарда и всех прочих миров.
От снов оставался легкий налет чего-то прекрасного, изумительного и почему-то сладкого, подобного цветочному меду, который он, в свое время, мог есть помногу и прямо вместе с сотами. Во сне он был королем, в реальности — пленником. Во сне всегда светило солнце, в реальности над землей висели серые тучи и частенько рассвет мало чем отличался от ночной мглы. Во сне все идеи и планы претворялись в жизнь наилучшим образом, враги бежали, только завидев его божественный облик, а реальность была полна опасностей: ему не было места среди поселенцев, но точно так же ему не было места и среди придворной челяди. Сны воплощали самые светлые и дерзкие мечты. Возможно, именно поэтому Локи не сопротивлялся странному наваждению. Делать в поселении все равно было нечего, задумываться над происходящим, строить очередные козни и планы по спасению собственной жизни не хотелось. Утомление навалилось на царевича, отыгрываясь за целый год, полный побед и поражений. Локи устал настолько, что мог спать сутками. Выныривая из грез, он шел к столу, где всегда стояла свежая еда. Почти не притрагиваясь к рыбе и сырам, Локи пил молоко, заедал его, чем попало, и возвращался в прерванный сон. Сны сменяли один другой, не задерживаясь в сознании. В какой-то момент ему начало казаться, что его настоящая жизнь находится там, в подсознании. Быть может, он и видит только отрывки из нее, быть может, она и нереальна, но там он был счастлив, там он был триумфатором. А в мире богов его не ждало ничего хорошего.
Сколько прошло ночей или даже месяцев, Локи не знал. За это время произошло всего несколько значимых событий, которые заставили царевича вспомнить, что его место в мрачном мире реальности, а не в светлом мире мечты. Пару раз к нему приезжала венценосная семья, причем в полном составе. Родители останавливались у ворот и посылали слуг к своему сыну, приглашая разделить с ними радость прогулки. Те находили его спящим, будили и требовали явиться пред светлые очи царя Асгарда. Локи с трудом осознавал, кто к нему пришел и зачем, понимал только, что ему придется встать, одеться и пойти куда-то с какими-то асами. Никакой радости от встречи с родителями и братом он не испытывал, позволяя им делать с собой все, что они посчитают нужным. Происходящее мало заботило его, он отчетливо понимал, что, возжелай семья устроить допрос во время прогулки, он выдаст все просто потому, что у него нет сил для очередного словесного столкновения. Однако допрашивать его не пытались. Тор, Один, Фригг — все старались вести светские, ничего не значащие разговоры на троих. Они беседовали между собой, не спрашивая Локи ни о чем. Да и верно, о чем они могут его спросить, если только не о читаури? Локи вполуха слушал какие-то
Прогулки не были мучительными, скорее бесполезными. Каменные россыпи, усеянные мхами и лишайниками, сменялись торфяными болотами с зарослями осоки, а те, в свою очередь, переходили в безжизненные лавовые поля. Под ногами хрустела мелкая сухая травка, чуть припорошенная первым ранним снегом. Вокруг расстилались поля голых тощих кустиков. В другое время Локи мог бы хоть оценить красоту родного края, но у него не было сил и на это. Сколько времени семья уделяла ему, зачем вообще приезжала, царевич не знал. Он не был даже уверен, что прогулки происходили в реальности, а не в очередном сне. Да и, сказать по правде, он желал бы, чтобы это был именно сон. Над сном не надо задумываться, анализировать, не надо следить за собой и другими и строить многоуровневые комбинации. Сон безопасен, сон не может на тебя напасть, во сне нельзя умереть.
Из состояния блаженной апатии Локи выдернули только однажды. Пробудившись в очередной раз от мутного, но одновременно с тем очень яркого и светлого сна, царевич лежал, не открывая глаз, стараясь определить, день сейчас или ночь. Расслабленное, нежащееся под шкурами тело походило на густую липкую смолу, похожую на мед, столь редко подававшийся на царский стол. Локи представлял себе сладости, лежа в полудреме, и ему казалось, что он ощущал их вкус. Однако в этот раз они горчили, вызывая тем самым раздражение. Горечь провоцировалась настороженностью, сигнализировавшей, что в доме кто-то есть. Кто-то посторонний. Это известие не вызвало страха или беспокойства, скорее легкое раздражение. Почему кто-то из рабов прибирает дом именно сейчас, когда хозяин находится между сном и явью, в столь хрупком состоянии полного душевного равновесия? Со своими рабами Локи предпочитал не встречаться даже взглядами, но навязчивое присутствие мешало наслаждению, мешало провалиться обратно в сон, поэтому царевичу пришлось-таки открыть глаза.
— Твое хрупкое здоровье беспокоит меня все больше, детёныш Одина, — услышал он знакомый, неприятный голос. — Каким пыткам подвергал тебя твой дражайший родитель, что ты спишь Tag und Nacht hindurch{?}[сутками напролет]?
Локи с трудом сфокусировал взгляд: на скамье неподалеку от кровати сидел несносный маг! Не полностью пробудившееся сознание не позволило рассердиться на незваного гостя, проникнувшего в личные покои самого царевича Асгарда. Отвыкший работать разум не спешил просыпаться и реагировал как-то чересчур вяло и спокойно. Не было сил ни на что: ни на ругань, ни на язвительную улыбку. Не было сил даже на то, чтобы позвать своих людей и выбросить незваного гостя из дома. Локи помотал головой, пытаясь собраться, напоминая себе, что перед ним враг, палач, дознаватель и прочее, который пришел, видимо, сообщить нечто важное. Однако ничего не получалось. Локи безразлично отметил, что не может контролировать ни свое тело, ни свой разум, ни свои эмоции. Он понимал происходящее, узнавал гостя, но желал только одного: провалиться в спасительный сон и не думать ни о чем. Сидящий напротив него мужчина совсем не напоминал врага, скорее, наоборот. Локи почувствовал, что глаза сами собой закрываются, и с трудом остановил готовое рухнуть в очередной сон сознание на грани яви. Что-то происходило с ним, что-то страшное, возможно, он подцепил какую-то неведомую болезнь, которая атрофировала все его члены и теперь медленно добиралась до разума. Почему-то эта кошмарная мысль тут же обратилась медом. Сладким, тягучим, тающим на языке…
— Ты здоров?
Локи оторопело смотрел на бочку меда, с трудом осознавая, что она, на самом деле, является магом, который успел пересесть на край его кровати и склониться над его безвольным телом.
— Выглядишь ужасающе, ребенок, — маг резко, будто специально причиняя боль, схватил Локи за запястье, высчитывая пульс. Сопротивляться у царевича не было ни сил, ни желания. Проведя в постели много дней, он чувствовал себя так, будто всю жизнь нежился в тепле, не вставая.
— Ты, безусловно, здоров, но духи Хельхейма выглядят краше тебя, — подытожил Хагалар, мягко проводя рукой по волосам бога.
Локи заметил это движение только тогда, когда маг отнял руку. Запоздалая реакция отдалась слабым, почти неощутимым страхом в сердце, который уже не мог изгнать апатию и безразличие ко всему.
— Мне все это не нравится, — продолжил тем временем Хагалар, с силой проведя по волосам Локи: его руку охватило не обычное легкое белое сияние, а режущая глаз вспышка. — Меня предупреждали, конечно, что ты сутками спишь, ребенок, но я думал, это преувеличение. Что ты принимаешь для этого? Опиум, кокаин, морфий или какую-нибудь другую гадость?