Ловец тени

Тарасов Валентин

И чутье не подвело юного затейника, да и говорун Куд­ряш, видать, тоже расстарался.

Не успел Чеслав воротиться в селение от Мары, а наи­любопытнейшее из созданий в их лесном племени, Леда, уже кружила вокруг его дома — ждала. Но Чеслав ре­шил подлить масла в огонь ожидания и прошел мимо, не взглянув на нее.

Кривая Леда сперва мало что не заклякла от такого явно­го невнимания, а потом очень даже проворно, как для сво­их лет, забежав вперед, преградила дорогу парню клюкой.

— Что ж ты, Чеславушка, в мою сторону и не взгля­нешь? — заговорила

старуха удивленно, но так ласково, так медово.

Чеслав же уставился на нее, словно впервые увидел.

— Да ты чего это, бабка?! Не смеши Светлую Ладу да духов лесных! Ты уж давно не девка красная, чтоб на те­бя парни засматривались.

В глазах Чеслава заплясали лукавые огоньки. Рот баб­ки на его слова растянулся в удивленном возгласе.

— Га-а?! Да я не про то, охальник! — вспыхнула стару­ха что маков цвет. — А уважение моим летам вниманием мог бы и выказать.

— Ну так живи долго и здраво! — пожелал парень и, пе­решагнув через клюку, преграждавшую путь, собрался идти дальше.

Но Леда и не думала отставать от него.

— По городищу слух топчется, что вы с Кудряшом на хутор к Молчану наведывались... — заторопилась она, забегая вперед и заглядывая Чеславу в глаза.

— Так то ж слух... — махнул тот рукой. — Перетолчется...

— Да и Кудряш мне сказывал... — что репей, вцепилась в него Леда и заговорила тихо, секретно, будто их кто услышать мог, — сказывал, что были вы там...

— А коль он сказывал, так с него и спрос, — ответил так же тихо Чеслав, таки намереваясь оторваться от нее, но вдруг резко хлопнул ладонями по коленям, так что баб­ка в испуге даже отскочила, и не на шутку возмутился: — Вот уж болтун и пустобрех этот Кудряш! Ничего в себе не удержит. Рот — что сито дырявое, а язык — что помело!

Старуха начала было кивать да поддакивать, соглашаясь с гневными посылами Чеслава в адрес товарища, но тут же, сообразив, что это никак не способствует удовлетворению ее любопытства, нахраписто и возмущенно прервала его:

— Так он же не сказывает все, как оно до конца было!

В голосе Кривой Леды прозвучало столько отчаяния, что Чеслав едва сдержался, чтобы не прыснуть со смеху.

А старуха между тем продолжала свою жалобную речь:

— Только глазища свои таращит, словно чудище там какое-то повидал, да загадочно так языком цокает. Я уж пытала, пытала его, злыдня кудрявого, а он только скалит­ся! — в сердцах повествовала Леда, а ее единственный зря­чий глаз так и въедался, что червь древесный, в Чеслава.

— Да ну? — не поверил в стойкость друга Чеслав, а по­сле задал бабке резонный вопрос: — А с чего я тогда ска­зывать буду?

Он мог бы поклясться, что в глазу Леды от такой жгу­чей обиды даже слеза сверкнула, но поскольку старуше­чье око тут же злобно прищурилось, то народившаяся бы­ло слезная капля куда-то мгновенно канула. Голос же ее вкрадчиво да въедливо вопросил:

— А кто тебе, Чеславушка, про чужинцев да про то, что они к Молчану на хутор подались, сказывал, а? Ай не Ле­да ли?

От досады

она даже стукнула клюкой о землю.

Чеслав посмотрел на бабку так, как посмотрел бы на са­мое непонятливое существо в городище, и, почесав грудь, словно ему лень было с ней о чем бы то ни было разгова­ривать, нехотя пояснил:

— Да ты же только про то и сказала, что были, да про то, что к Молчану подались, а про то, что чужаки в горо­дище делали, ничегошеньки не поведала.

Старуха от столь явного коварства жадно хватанула слишком большой глоток воздуха, отчего даже поперх­нулась, и, прокашлявшись, оглушительно взвизгнула:

— Опять над старухой измываться вздумал, Чесла­вушка? Мало ты моей кровушки попил, как на привязи у дерева меня, что наживу для зверя, держал? Так теперь в другой способ извести меня порешил, лиходей безжа­лостный?! — кипела Кривая Леда. — Ну ничего: аукнется тебе еще такое пренебрежение! Отольются мои слезонь- ки кипяточком да за ворот тебе!

Но Чеслав, уже привыкший к подобным стенаниям, лишь безучастно смотрел на негодующую женщину, а ког­да она на мгновение замолчала, чтобы перевести дух, спо­койно и рассудительно сказал:

— Не хочешь — не сказывай, бабка. Только и я про уви­денное на дальнем хуторе не поведаю.

Сказанное подействовало, что ушат холодной воды на тлеющие головешки. Леда, открыв было рот, тут же его захлопнула, только губы сердито надула.

Чеслав же, не в силах скрыть улыбку мучителя, выжи­дательно уставился на нее.

— Да чего там сказывать? — сдалась старуха. — Уж больно они странные какие-то были, эти пришлые. И не оттого только, что чужаки и пожаловали издалече.

Рассказанное далее Кривой Ледой и в самом деле мог­ло показаться необычным. Бабка еще раз высказала недо­умение по поводу выбора чужаками избы для постоя — одной из самых неказистых в городище.

— Уж как и Сбыслав, и Зимобор, и другие тоже, хозяе­ва из хозяев, ни зазывали их к себе в хаты, как ни сулили попотчевать яствами лесными, чужаки головами кивали, в хаты заходили, благодарствовали, а ночлежничать шли к Горше. Уж чем он их пленил — и не знаю, — пожала плечами Леда и тут же стукнула себя кулаком по лбу, очевид­но, вспомнив важную подробность. — Ой-ля! Зимобор даже с Горшей повздорил из-за того. «Это чем же ты луч­ше меня, что тебе почетность такая?» А тот ему: «А чем же я хуже, что гостей принять не могу?» Так и надрыва­ли глотки друг на друга. Сказывают, едва до драки не до­шло. .. Но сама не видела.

— А что же в избе у Горши? — не дал передохнуть баб­ке Чеслав.

— Ой, народ-то потянулся к его хижине, что пчелы по весне на первый цвет! — всплеснула руками Леда. — Да­же из ближайших хуторов прибывали. А то! Шли на чу­жаков посмотреть, а еще больше послушать их россказ­ни. Потому как много диковинного сказывали пришлые. Горша с Истой ходили, носы задрав, мало что тучи небес­ные не задевали. Ва-а-а-ажные!

— А ты сама те россказни слышала?

Но об этом Кривую Леду можно было и не спрашивать.