Луч во тьме
Шрифт:
— Не журитесь, мама, что-нибудь да заработаем. А по карточкам тем, сами знаете, болячку дают: две- сти граммов хлеба на неделю. Наешься, как же... В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Кочу- бей. — Разговорами делу не поможешь. Айда, хлопцы. Вера Давыдовна печальным взглядом проводила мужчин... И кто надумал рыть это подземелье? С тех пор как они работают там, она не знает покоя. А вдруг завалит их... Кто спасет? Ведь и людей призвать нельзя — тайна. А тут еще у соседей немецкие сол- даты поселились, полдома заняли. Как бы не заме- тили ее хлопцев, когда они по ночам землю из своей шахты таскают... А вчера внучек соседский, бойкий такой Юрко допытывался: «Бабушка, а где ваш дядя Володя? Воюет, да?». Забилось сердце у Веры Давы- довны. «Воюет, деточка, воюет».— «И мой папа воюет, и я пойду в партизаны»,— обрадовался Юрко. И почему это мальчик вдруг про Володьку спро- сил? Может, кто уж приметил ее соколика? Какое горе, что он оказался в захваченном немцами Киеве. У Веры Давыдовны опять, как и в ту октябрьскую ночь, когда тихо постучали в окошко и она сквозь стекло увидела лицо сына, пробежал по спине холо- док. А что, если кто-нибудь из соседей выдаст его? Небось, все вокруг знали активного комсомольца, со- ветского командира Владимира Ананьева. Наверно, никто его не видел. Днем он не выходит из дому, только по ночам на какой-то часик выле- зет из сарая, чтобы подышать свежим воздухом. А в город никто из хлопцев не ходит. Повсюду на столбах гестаповцы расклеили объявления, обещая каждому, кто выдаст коммуниста, командира или еврея, тысячу рублей. А кто не хочет деньгами, мо- жет продуктами получить... Разве не найдется на Черной горе предателя, который на ее Володьке
2. — Не журись, Гриць, все будет в порядке. Если он неожиданно возвратится, я открою окно, они вы- скочат и спрячутся в сарае. Вечер, темно,— говорит Петр Леонтьевич. «Он»—это дальний родственник Тимченко — Анатолий. Ох, этот Анатолий! Бывает же такое в честной семье,— поселился в доме ничтожный слиз- няк. Из-за него Кочубей весь месяц, что рыли подкоп, скрывался у Ананьевых. Не доверяет этому артисту Кочубей. Разве пошел бы советский человек петь для немцев? Правда, оккупанты назвали оперу народной, но кто же из народа пойдет на эти спектакли, у кого сейчас в голове музыка и пение! Анатолий все допытывается у Кочубея: «Что ду- маешь у немцев делать? Где пропадал целый месяц?» Кочубей старался скрыть свое волнение, но Петра Леонтьевича трудно было обмануть. Да, сегодняш- нее собрание очень беспокоит Кочубея. Может, и не следовало собираться у Тимченко? Но где же? После того, как они вырыли подземелье, решено к Ананье- вым не ходить, чтобы не привлекать внимания к дому, связанному с будущей подпольной типогра- фией. Пусть люди думают, что живет там одинокая женщина Вера Давыдовна. Но сегодня у Анатолия спектакль, а после спектаклей он обыкновенно но- чует в театре. И Григорий отважился провести со- брание. За последние три недели у них много новостей. Во-первых, Черепанов поступил маляром в депо Киев-Московское. Он сразу получил голубую нару- кавную повязку и «Arbeitskarte» — рабочую карточ- ку, свидетельствующую о том, что он, Черепанов, «Deutsche Reishbanner» — немецкий железнодорож- ник. В свободное от работы время Валентин может ходить по городу. Во-вторых, он съездил в Бровары и разыскал там Ивана Ефимовича Поживилова, с ко- торым Володя работал в детской колонии. Поживи- лов оказался хорошим человеком; без слов понял Вальку и помог ему собрать среди развалин бывшей типографии полную противогазную сумку шрифтов. 13
Иван Ефимович пообещал еще добыть, так что Вале придется еще разок съездить в Бровары. И Володя Ананьев имеет работу. Смастерил ящик, разделил его на тридцать два отделения, получилась настоящая типографская касса, и разложил по ячей- кам литеры. Володька радовался, как ребенок, когда набрал целую фразу: «Проклятье фашистам». Что из того, что буквы были неодинаковые! Он сде- лал несколько оттисков, и Вера Давыдовна разбро- сала по базару первые листовки. И еще одно важное обстоятельство: Черепанов встретил на улице инженера Михаила Демьяненко, с которым до войны работал в Коростене на желез- ной дороге. Валентин заверял Кочубея, что Демья- ненко можно доверять. Кочубей уже имел свидание с Демьяненко. По всему видно, что это свой человек. Мучается тем, что оказался в оккупации. Тоже из окруженцев, попал в плен, бежал из лагеря, теперь голодает. Говорит: «Лучше отравлюсь, чем пойду ра- ботать на фашистов». Демьяненко случайно столк- нулся в Броварах со своим товарищем инженером Кириллом Афанасьевичем Ткачевым, членом партии с 1919 года. Вот они-то и должны сейчас приехать к Кочубею. А вчера неожиданно случилась неприятность. Идет Валентин на работу в депо, а ему навстречу некий Чайка. Он был коммунистом, начальником отделения движения. «Ну,— думает Валентин,— еще один подпольщик для нашей группы». А тот, увидя Валентина, зло усмехнулся: «А-а, уважаемый акти- вист! Ну, как себя чувствуешь? Может, твои друзья- коммунисты тебя в подполье оставили? Как же тебе работается? Какие диверсии против немецкой власти готовишь? Ты, конечно, скрыл от шефа пана Лизо, что был коммунистом, а? Скрыл, иначе здесь не ра- ботал бы...» Валентин поначалу растерялся, потом сам бро- сился в контратаку: — Мое почтеньице, пан Чайка! Кажется, Сидо- ром Петровичем вас величали? Вы и тут, вижу, на- чальник, в чистеньком костюме. А ведь каким акти- вистом были! Наш пан Лизо, к слову говоря, знает об этом? Признались вы ему, что в большевистской 14
партии не последним человеком были, что сыночки ваши со мной в одной комсомольской ячейке состоя- ли? Между прочим, где ваши сыночки сейчас, веро- ятно, наших дорогих фашистов на фронте бьют?..» От таких слов Чайка даже побледнел, а Черепа- нов между тем продолжал: — Ну, так не будем друг другу мешать. Рабо- тайте себе начальником за большие пайки, а я буду рабочим — за маленькие. Чайка кое-как распрощался с Валей и пошел прочь. Кочубея эта встреча очень истревожила. Преда- тель, конечно, найдет способ уничтожить Валентина. Тем более что в депо участились аварии. Валентину необходимо поскорей скрыться. ...Внимательно всматривается Кочубей в окно. Не появятся ли на шоссе его гости. Ведь скоро комен- дантский час. И вот они сидят вокруг стола: Черепанов, Анань- ев, Демьяненко, Ткачев, Кочубей. Разрастется ли эта пятерка в большую подпольную большевистскую организацию, о которой мечтает Кочубей? Какими они будут в деле, не отступят ли перед трудностями, не испугаются ли смертельной опасности, которая повсюду подстерегает их? Григорий придвинул к себе стакан с морковным холодным чаем. Медленно отпил глоток, другой. Сох- нет во рту. Это, вероятно, от волнения, а может, от усталости. Ведь всю ночь просидели. На дворе све- тает. Зато они успели познакомиться. Особенно много рассказал о себе самый моло- дой— Ананьев; казалось, душу хотел вывернуть он перед этими людьми, с которыми вступает отныне на трудную и опасную дорогу подпольной борьбы. Было видно, как стыдно ему, единственному среди них кадровому командиру, что не смог вырваться из фа- шистского окружения, перейти через линию фронта к своим. Ткачев, самый старший из всей пятерки, внима- тельно глядел на Володьку, и в его мудрых глазах, которые уже много видели на своем веку, была от- цовская боль за этого красивого парня. Глядя на Володьку, Ткачев думал о своем сыне Валентине. 15
Как он поведет себя, если и на его долю выпадут тяжкие испытания? Ткачев еще не знал, что его пят- надцатилетний Валя уже стойко перенес первое ис- пытание: в эти самые минуты в небольшом селе на берегу Волги, в чужом доме его Валя качает испу- ганную взрывом фашистской бомбы двухлетнюю сестру Лидочку. «Мама, мамочка!» — кричит Лидоч- ка, а мамы уже нет... Чужие, но сердечные люди по- могли Валентину вырыть в мерзлой земле яму, положить в нее мертвую мать, бабушку, братишку Колю и сестричку Аню. Страшное горе не сломило твоего сына, Кирилл Ткачев. Он, как подобает на- стоящему советскому парню, отомстит позднее в пар- тизанском отряде за горе твоей семьи, погибнет, но отомстит. И ты, Ткачев, отплатишь гитлеровцам. Ты умел наносить смертельные удары врагу в далекие дни твоей юности, в гражданскую войну, босой, голод- ный, вооруженный трехлинейной винтовкой. Суме- ешь и здесь, в Киеве, который стал глубоким немец- ким тылом, выполнить свой долг коммуниста. С этим русым, спокойным и рассудительным Григорием Ко- чубеем, с которым только что познакомился, можно идти в смертельный бой. Кочубей сидит молча, откинув назад большую го- лову с копной вьющихся волос. Как будто и не бога- тырь, небольшого роста, невзрачный на вид, но ка- кая-то внутренняя сила притягивает к нему каждого из четырех. Сегодня они договорились создать подпольную партийную организацию, которую назвали «Смерть немецким оккупантам!». Секретарем парторганиза- ции избрали Кочубея. А что будет завтра? Завтра Демьяненко и Ткачев поедут в небольшой украинский городок Нежин, где у них есть знакомый машинист Александр Кузь- менко. Уютный домик Марии Сазоновны — матери Александра — станет центром, откуда они начнут свою подпольную деятельность в Нежине. Завтра начнется новый день и у Кочубея, и у Ананьева, и у Черепанова. Они ведь теперь — организация, и должны, словно солнечный луч, согревать души советских людей, попавших в гитлеровскую неволю. 16
Г. С. Кочубей (Фото ШО г.)
Здесь все готово. На стене белеют ряды некраше- ных полочек, в углу — аккуратно обтесанный столик, три табуретки. На столике типографская касса, вер- статка, шило — весь инструмент наборщика. А на стене, в деревянной рамочке,—
Кочубей высказал опасения, что Володя может испортить аусвайс. Володя в ответ рассмеялся. — Ты еще не знаешь о моих художественных способностях. Спроси у Вальки, как я досаждал ему, когда заметил, что он ухаживает за моей сестрой Клавой. Чуть ли не ежедневно Валька получал записочки от Клавы, в которых она назначала ему свидания. А записки-то были мои! Бывало, стоит, бедняга, ждет, а я подхожу и ангельским голоском спрашиваю: «Валя, что ты тут торчишь?» Клавка плакала, жаловалась маме, но я был неумолим. Кон- чилось тем, что Валька отлупил меня... Ну, а теперь, надо полагать, директору завода не удастся побить меня за то, что я немного потрудился над аусвай- сом, который он подписал. И вот аусвайс перед Кочубеем. Ну и чертенок же, этот Ананьев! Как он умудрился смыть фамилию Дудко и таким же точно почерком написать фами- лию Тимченко? Кочубей уверен, что только судеб- ной экспертизе под силу распознать эту фальшивку. — Молодец, Володя! 3. Лютый... Недаром так зовут февраль на Украине. В 1942 году он был поистине лютым. Резкий ветер наметал сугробы снега. Снег забивался в раскрытые ворота опустевших дворов, сквозь выбитые стекла, за воротник ветхого пальтишка. Кочубей быстрым шагом шел по улице. Что под- гоняло его? Ведь он снова стал секретарем партий- ной организации, но не такой, как раньше — большой, наркоматовской, а маленькой, подпольной, и он от- вечает перед партией, перед советским народом за все, что происходит в его Киеве. Он обязан помо- гать киевлянам, оказавшимся в фашистской неволе, поднимать их дух, сделать их сильными, непобеди- мыми. И это его работа сейчас — ходить по городу, все видеть, наблюдать, запоминать... Григорий сегодня впервые вышел на улицу, впер- вые увидел замороженный голодный Киев. Долгое пребывание под землей, голод, невзгоды и старое, 19
потрепанное пальто Володи Ананьева, что было на нем, сделали его неузнаваемым. По Красноармейской улице, которой немцы вернули старое название Большой Васильковской, шагал худой, с длинными светлыми усами и небритым истощенным лицом по- жилой человек. Вряд ли кто мог узнать в нем некогда щеголеватого молодого Григория Кочубея. В кармане у него лежал аусвайс на имя Николая Петровича Тимченко, действительный по 15 мая. Вспомнился Киев, каким он увидел его в октябре 1941 года, когда бежал из плена. С тех пор город еще больше сжался, притих и совсем замер... Перед гла- зами мелькают надписи: «Только для немцев». Так написано при входе в кафе, парикмахерские, киноте- атр, в магазины. Все только для немцев. Сгорбленная женщина по-старчески неторопливо тащила самодельную тележку. На ней — старые, с ржавыми гвоздями доски, кусочки горелого угля. Женщине нужно переехать на другую сторону ули- цы. Она повернула тележку, но расшатанное колесо зацепилось за пень. Женщина, надрываясь, дергала «гитлеровский автомобиль», как втихомолку киев- ляне называют такие тележки, но силы изменили бедняжке: тележка не двигается с места. Кочубей подбежал к женщине: — Бабуся, подождите, помогу... На Григория взглянули большие, удивленные глаза. Они были еще совсем молоды, эти глаза, с набухшими под ними от голода и холода синими ме- шочками. Глубокие морщины обезобразили девичий рот. Григорий молча перетащил тележку через до- рогу, пошел дальше... Из ворот выскочили пять сол- дат в металлических касках, надвинутых на самые глаза. Молодой лейтенант со свастикой на рукаве серой шинели резал воздух плеткой. Это — комен- дантский патруль. Попадись таким в руки... Кочубей быстро прошел мимо. Он решил сегодня непременно найти Катю Ост- ровскую, жену погибшего пианиста Виктора. Улица Горького. Вот и дом, в котором в начале войны Вик- тор распрощался с Катей. Третий этаж. Квартира слева. Дверь открыла женщина, закутанная в грязный серый платок. 20
— Катя Островская? — на Григория смотрели ис- пуганные глаза.— Кто вы такой? — Да так, знакомый ее мужа. — Разве вы не знаете, что Катя еврейка? Вы, наверно, не киевлянин, если не знаете, где они все... Ее с сыном загнали в Бабий Яр... Сыну было две недели...— женщина неожиданно закрыла дверь пе- ред Кочубеем. Григорий долго стоял перед дверью, за которой недавно жили молодые, счастливые Виктор и Катя. Не было сил шевельнуться. Вдруг его охватила ди- кая злость. Хотелось выбежать на улицу, поймать этого лейтенанта со свастикой на рукаве, хотелось закричать: «Я ненавижу всех, кто разделяет людей на арийцев и неарийцев, на белых и черных! Будьте вы прокляты, выродки, выдумавшие расовую тео- рию и уничтожающие невинных людей!» Внезапно дверь снова открылась, и женщина в се- ром платке закричала: — Что вам нужно? Чего вы тут стоите? — Когда кто-нибудь возвратится из семьи Ост- ровских, передайте, что Виктор убит... под Днепро- петровском. — Мне некому это говорить... Они все погибли. Кочубей выбежал на улицу. Перед глазами мель- кали таблички: «Только для немцев», «Только для немцев»... Он шел, сам не ведая куда. Опомнился на Влади- мирской горке. Сел на скамейку, покрытую толстым слоем снега, затем вскочил, смахнул рукавицей снег, снова сел, скрутил цигарку. Крепкая махорка не- много успокоила его. Владимирская горка. Он видел ее, словно в тумане. Снег, гонимый ветром, падал и падал, слепя глаза. Вспомнилась другая зима. Это было год назад. Они с Машей, словно дети, играли на этой аллейке в снежки. Затем выпросили у знакомых студентов лыжи и спустились с обрывистой горки. Это было, было... Григорию даже послышался смех. Так смея- лась Маша... Мимо Кочубея мелькнули двое: немецкий офи- цер и девушка. Это она так заливисто смеялась. Они побежали вниз, к Днепру. 21
Древний Славутич был скован льдом, покрыт толстым снежным ковром. Но что это? По реке дви- галась черная туча. Туча приближалась, росла. Это шли люди. Их много, двадцать, может быть, боль- ше— мужчины, женщины, дети. Шли сгорбленные, едва передвигая ноги. Несчастных подгоняли геста- повцы, полицаи. Толкали прикладами, били плет- ками... У Кочубея задрожали руки. Что эти звери соби- раются делать? На горке, около памятника святому Владимиру, начали собираться люди. Громко всхлипнула жен- щина. Пробежал полицай: «А ну, не скаплива- ться!»— и взмахнул плеткой. А на речке люди делали проруби. Кочубей при- таился в узенькой, засыпанной снегом аллейке. Он должен видеть, что будет дальше. Проруби готовы: две, три, пять... По команде люди складывают в кучу ломы и строятся в колонну. И вдруг... Крик отчая- ния, страшный, смертельный прорезал воздух и по- катился над Славутичем. Фрицы окружили несчаст- ных и ударами прикладов погнали их в черные про- валы прорубей... Один из обреченных схватил своего палача и вместе с ним бросился в воду. Гестаповцы на какой-то миг оцепенели, и толпа двинулась на этих зверей в человеческом облике. Еще один гитле- ровец полетел в воду. Автоматная очередь... Кочубей не выдержал и закрыл лицо руками. Когда Григорий поднял голову, все было уже кон- чено. Гестаповцы прикладами сбрасывали в проруби тела расстрелянных, а падавший с неба пушистый снег заметал кровавые следы. 4. Старик Тимченко уже несколько дней следил за рыжим мужчиной, который частенько болтается у контрольной будки. Уж не переодетый ли гестапо- вец? Петр Леонтьевич готов был поклясться, что не- делю назад видел этого типа на заводе; только тогда у него были черные, как смола, волосы и был он 22