Лучше журавль

Фариса Мария

– Так они ещё девочки.

– Не думай. Старшей уже шестнадцать. Торопись, дружок, а то уведут и этих. Когда всю жизнь проводишь между огней, один из них должен манить сильнее. Блас мечтает увезти своих с Санта-Круса. Я коплю на золотое кольцо моей Галатее. А ты для чего носишься по водоворотам и ветроворотам?

Луиса Морено окликнула молодая голландка. Он открыл перед ней коробки с черешней.

Я отошёл от прилавка, вынул десять сентаво из сумки с выручкой за день и бросил монету в море. Загадал, чтобы на обратном пути ветер не выл, не было молний, а подводное течение, как в прошлый раз,

не опрокинуло нашу лодку.

Когда круги на воде исчезли, полез в сумку за новой монетой. Держал её в кулаке, думал, и наконец прошептал:

– Хочу, чтобы согласилась Эстер.

Колокола в голове

Шипы и страхи сопровождают тех,

кто позволяет сбить себя с пути.

Мигель Анхель Астуриас

Мужчина и девочка наблюдали, как индеец тащит лодку по сырому песку.

– Папа, куда мы поплывём?

– К той башне над водой. Хочу посмотреть на неё вблизи.

Лес неподалёку молчал, словно ни одной живой твари не обитало в нём. Сухая трава шуршала позади гостей.

– Папа, отчего у озера так грустно жить?

– Наверное, потому, что озеро – замкнутый круг.

Мужчина поправил на шее девочки шарф. Она хотела ещё что-то спросить, но тут лодочник их поманил.

Чаго был из людей отоми, некогда лучших охотников и пастухов. Теперь в индейских владениях не было ничего, кроме пустых полей и редких писем издалека, от детей.

– У вас есть жена? – спросила девочка, стараясь перекричать мотор.

Она разглядывала кольцо из тёмного серебра на пальце лодочника отоми.

– Здесь у каждого есть жена. Моя Пачита работает в лавке, ощипывает на продажу кур. Иногда в церкви с другими бабами поёт мертвецам. Тоскливо поёт, хорошо, и платят ей лучше, чем мне.

Индеец кротко посмотрел на мужчину и добавил:

– У нас шесть детей…

– Чаго, откуда здесь столько воды?

Отоми сверкнул золотом на зубах. Он знал: чем больше туристы получают ответов, тем больше платят потом.

– Вода спускается с гор. Пепел с вулкана – им покрыта земля – держит её, не даёт ей убежать. Раньше текла в долину рекой, но потом те люди построили плотину, перекрыли выход воде…

Вдруг мотор заскрежетал и заглох. Индеец вздохнул и достал весло.

– Чаго, у тебя есть ещё одно?

– Есть, сеньор, но кто платит у нас не гребёт.

– Давай сюда. А то мы к вечеру не доплывём.

Девочка долго смотрела на индейца и наконец произнесла:

– Чаго, ты что-то ищешь?

Лодочник глядел за борт, отводя воду веслом.

– Папа, почему он молчит?

– Может, он думает, как сказать?

Чаго не сводил глаз с зелёной тусклой воды.

– Там дом, в котором Аткецали меня родила…

– Где? – изумилась девочка.

– Под водой. Холодная, она хранит наш Сан-Луис. Мутная, хранит нас от воспоминаний о нём.

– Папа, ты знал, что там город? Как случилось, что он утонул?

Отец поднёс палец к губам.

После долгого молчания лодочник снова заговорил:

– Мы построили Сан-Луис в низине,

чтобы защитить его от ветров. Первые дома были лёгкими, как шалаши. Но потом испанцы научили нас строить так, чтобы жилища стояли и после бурь. Кочевники для них – плохие работники на полях. Оседлые – вот кто работает хорошо. Монахи возвели в нашей деревне храм святого Луиса, французского короля. Но мы больше любили свою церквушку, где исполнял желания наш чёрный Иисус…

– Куда дели колокола? – спросил мужчина, разглядывая пустоту под крышей башни.

– Сняли. Их звон не давал спать по ночам.

– Ветер качал?

– Если бы ветер… наш Рамон.

– Я думал, во всей деревне лодка есть лишь у тебя.

– Да. Только лодка тут ни при чём. Рамон звонил из-под воды…

– Как? – разом спросили девочка и отец.

– Наказывал нас за то, что мы оставили его одного. А что нам было делать? Он говорил: «Если не сдвинемся с места, они не посмеют нас затопить». Мы отвечали: «Затопят. Этим, в Идальго, очень нужна вода. Они или переберутся сюда, или помрут. А наших полей не хватит на всех. Теперь даже чтобы оленя в лесу убить, нужно сидеть затаившись три дня. К тому же новая, в галстуках, власть за каждый метр дома в низине даёт десять на высоте». Но Рамон не желал покидать землю, где закопаны его мать и отец. Даже когда мы все ушли, растащили пожитки по новым домам, Рамон продолжал поливать у себя в огороде цветы, в церковь ходил. Утром и вечером звонил в колокола. Часы на главной площади заводил. На закате доставал аккордеон, садился в саду, играл, собаки подвывали ему…

Чаго вздохнул.

– Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» – спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.

– Значит, Рамон умер живым? – спросила девочка.

Индеец зачерпнул воды и омыл лицо.

– Мы все хотели верить, что Рамон мёртв. Только из-за звона колоколов наши дети разъехались по городам. Скот болел, ревел, дох. Да и мы, отоми, стали сходить с ума. Панчиту мою каждое воскресенье звали в церковь кому-нибудь петь. Тогда мы с мужиками скинули в воду колокола…

Отец девочки с сожалением покачал головой.

– Только проклятые продолжали звонить из-под воды. Мы слышим их до сих пор. Слышат даже те отоми, кто родился много потом.

Девочка зашептала отцу:

– Папа, пожалуйста, давай останемся на ночь, тоже послушаем…

– Хоть ныряйте – вы не услышите звон.

– Почему?

Индеец сморщился так, словно в него выстрелили ядовитой стрелой. Посмотрел на выцветший берег, на неподвижный лес и устало опустил в воду весло.

Бремя таланта

Худший из всех недостатков – это не иметь их вовсе.

Оноре де Бальзак