Лучшие уходят первыми
Шрифт:
– И напился? – В голосе Саиды прозвучали саркастические нотки.
– Напился он после того, как узнал, что она будет репетировать до утра.
– Почему же он не уехал домой?
– Вы думаете… Спрошу. Думаете, боялся оставаться дома один? Или обеспечивал себе алиби? Саида, – сказал вдруг Федор с раскаянием, – я вас замучил своими проблемами, ради бога, извините. Я просто дурак!
– Вы неправы, Федор, мне было очень интересно. Правда, интересно. Если вы не против… – она замялась.
– Что? – выдохнул Федор. – Конечно!
– Возьмите меня на допрос Чумарова, если это не против правил. Можно?
– Можно, – разочарованно ответил капитан, который надеялся
– Я буду ждать в холле, – сказала Саида, протягивая руку. – В девять тридцать.
– Хорошо. – Он взял ее руку и тут же качнулся от мощного электрического разряда, пронзившего его с головы до пяток.
Они стояли под пальмой, и Федор держал ее руку в своей руке. Он мог бы стоять так до утра, чувствуя подрагивание токов в ее теплых пальцах. Саида высвободила ладонь, потрясла ею в воздухе, засмеялась слегка натужно и сказала своим восхитительным, низким, чуть сипловатым голосом:
– Вы не занимаетесь борьбой, капитан? У вас сильный захват.
– Извините! – вспыхнул Федор. – Спокойной ночи!
Он выскочил из фойе гостиницы как ошпаренный. Только через два квартала ему удалось выровнять дыхание. Он шел домой, руки в брюки, глупо улыбаясь, поддавая ногой валявшиеся на тротуаре жестянки из-под пива и кока-колы, пустые пачки сигарет, повторяя вслух ее имя, словно пробуя на вкус:
– Саида… Саида! Саида, Саида, Саида!
Глава 15
Вторжение
Дверь за капитаном захлопнулась, и я осталась одна в пустой квартире. Я стояла в прихожей, не соображая, что нужно делать. Мой обостренный слух выхватывал из пространства разрозненные мелкие звучки вроде астматического тиканья будильника в спальне, скрипа старого буфета и равномерного капанья воды из кухонного крана. Окружающая действительность была враждебна, и внезапно я почувствовала страх, иррациональный и необъяснимый. В ушах тонко звенело. Я поспешила в гостиную, рухнула на диван и накрылась с головой пледом.
«Людмилы больше нет… – билась мысль. – Радостной, полной жизни… Нет. Нет. Нет…»
Тоска, пульсирующая боль в затылке и страх… Кто выбирает и решает? Почему Людмила? Почему из всех людей выбрали Люську? Кто выбрал? Кому она перешла дорогу? Чем провинилась? Человеку или… им? Я и сама не знала, кто такие они. Все зло мира, силы потусторонние, демоны грызущие…
Судьба?
Мысли ворочались туго, и я повторяла, как заезженная пластинка:
– Почему? Почему, Господи? Как же так? Люсенька, как же так? Как же ты не убереглась, моя хорошая, добрая, золотая… Ты ушла из студии после девяти и исчезла. Исчезла на людной, освещенной фонарями улице. Что произошло? Кто привез тебя на поляну в Черное урочище? Зачем? Этот капитан ничего мне не рассказал… или рассказал? Не помню! Не помню… У меня не хватило смелости спросить…
Мысли мои комкались, и ни одна не додумывалась до конца. Капитан спрашивал… О чем он спрашивал? О личной жизни Людмилы.
– Регина! – вдруг осенило меня. – Конечно, Регина! Соперница! Убийство из ревности! Вот он, мотив! – Я вскочила с дивана, готовая немедленно звонить капитану. – Ревновать Витю Чумового? – вдруг пришла отрезвляющая мысль. – Из-за таких, как Витя, не убивают. Не убивают из-за таких. Значит, не Регина. В городе говорят: ритуальное убийство… Случайность? Или…
О чем еще спрашивал капитан? О работе! Он спрашивал, над чем Людмила работала
Я застонала. Знать бы! Если бы я только знала! Я бы никуда ее не отпустила! Почему я не расспросила о… бомбе? Что ей удалось раскопать? Ее смерть – нелепая случайность или… они убрали свидетеля? Заставили замолчать? Кто эти люди? Фанатики? Преступники? Как она пересеклась с ними? Почему ничего мне не сказала?
Я забыла про капитана. Вопросы падали на мою бедную голову, мыслительный аппарат буксовал, ответов не было. Я довела себя до полного изнеможения, повторяя: «Господи, почему? Почему? Почему?» Чувство вины пожирало меня…
За окном меж тем сгустились сумерки. Я пролежала под пледом весь день, боясь высунуть нос. Мне было жарко и неудобно. Внезапно я подумала о Юрке Шлычкине. Шлычкин – единственный оставшийся друг, я рассказывала ему о Людмиле…
Я вспомнила, как он спокойно и деловито сунул меня под душ, уложил в постель, лег рядом… Надежный, как банкир. Позвонить и попросить прийти! Эта мысль принесла мне облегчение. Позвать Шлычкина! Я схватила мобильник, набрала его номер. Бесстрастный голос оператора сообщил, что абонент временно недоступен. Это было полной неожиданностью. Шлычкин всегда на месте!
Я набрала номер еще раз и еще. С тем же результатом. Облом. Упрямо и тупо я набирала его номер, и оператор терпеливо повторял, что его нет, что он недоступен, исчез, растворился, захвачен в плен инопланетянами. Я возненавидела этот тупой механический голос.
После десятого ответа я смирилась. Пока я звонила Шлычкину, в комнате стало совсем темно. Я сидела на диване, напряженно вслушиваясь в пустоту квартиры. Оглушительная трель дверного звонка ввергла меня в состояние панического ужаса. Я зажала рот рукой, удерживая рвущийся вопль. Ни за какие коврижки не открою! Звонок повторился. На цыпочках я подошла к двери. В глазок смотрело искаженное, как в самоварном боку, гротескное лицо художника Коли Башкирцева с торчащими пиками усов и длинными локонами.
С чувством облегчения я распахнула дверь, и Коля радостно меня приветствовал.
– Сумерничаете? – спросил он, входя в гостиную. Я нащупала выключатель. Вспыхнул свет. Коля держал букет красных пионов в одной руке и красивый фирменный пакет из «Магнолии» – в другой.
– Что с вами? – спросил он, присмотревшись ко мне.
– Людмилу убили, – всхлипнула я.
– Какую Людмилу?
– Мою подругу, в Черном урочище.
– Герасимова – ваша подруга?!
– Да!
Коля сложил на стол цветы и пакет, взял меня за руку, усадил на диван и потребовал: