Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
Платон. Мы, на один этот день отпуск выпросив, двинулись на него — да получит по своим заслугам за свои деяния: слухи возвестили нам, что он про нас сказывал, выступая перед толпой.
15. Философия. И что же? Бессудно, даже не выслушав оправдания, вы его убьете? Между тем — ясно: он что-то сказать хочет.
Платон. Нет! На тебя это все возлагается. И как бы ты ни решила, конец будет этому делу!
Философия. Что ты скажешь?
Лукиан. То же самое, владычица Философия! Одна лишь ты могла бы раскрыть истину. И я с трудом добился, усиленными мольбами, отложить это дело до встречи с тобой.
Платон. А-а-а, негодяй ты этакий, теперь владычицей ее зовешь? А недавно бесчестил Философию
Философия. Да так ли? Может быть, не Философию, а крикунов базарных, что под нашим именем много мерзостей делают, порицал этот человек?
Лукиан. Сейчас узнаешь, разреши лишь выслушать мою защиту.
16. Философия. Идемте на холм Ареса или, лучше, прямо на Акрополь, чтобы с высоты видеть также все, что делается в Городе. А вы, подруги, покамест погуляйте в Стое. Я к вам приду, разобравши это дело.
Лукиан. Но кто они, Философия? Их наружность тоже прекрасна и благопристойна.
Философия. Вот эта, с мужественным видом, — Добродетель, та — Скромность, и Справедливость рядом с ней. Во главе их — Наука, а вон та, мало заметная, с лицом бесцветным — это Истина.
Лукиан. Я даже и не вижу, о ком ты говоришь.
Философия. Да вон она, неужто не видишь: та, без прикрас, нагая, все убегает и ускользает от взоров.
Лукиан. Вижу теперь, с трудом. Но почему бы тебе их тоже не взять с собой, пусть полным будет и совершенным судилище? А Истину я даже просил бы выступить на суде моим защитником.
Философия. Клянусь Зевсом, ты прав. Ступайте с нами и вы. Одно дело разобрать не трудно, да к тому же оно касается нас близко.
17. Истина. Идите вы, если хотите. Мне же ничуть не нужно слушать то, что и так давно вполне известно мне.
Философия. Но нам-то, Истина, ты, может быть, поможешь рассудить при случае и сообщить все сведения.
Истина. Так, значит, я могу с собой взять и этих двух ближайших моих помощниц?
Философия. О, конечно, всех кого захочешь.
Истина. Следуйте за нами, Свобода и Откровенность: быть может, нам спасти удастся этого беспомощного человечка, что всегда нашим почитателем являлся, ныне же попал в беду без всяких достаточных оснований. А ты, Улика, останься здесь.
Лукиан. О нет, владычица! Пусть она тоже пойдет: она нужнее, чем кто-нибудь. Ведь не со зверями придется в этой битве мне встретиться, а с лукавыми людьми, неуличимыми, которые всегда отыщут себе прикрытие, так что Улика должна быть налицо.
Философия. Непременно должна быть. Да лучше, если ты и Доказательство с собой прихватишь.
Истина. Идите все, раз признается, что вы необходимы на суде.
18. Аристотель. Смотри же, Философия! Он против нас на свою сторону склоняет Истину!
Философия. Что же? Вы боитесь, Платон, Хризипп и Аристотель, как бы она, Истина, не солгала в его пользу? Платон. Конечно, нет! Но он ужасный негодяй и льстец к тому же. Так что он заговорит ее.
Философия. Бодрее! Ничего не случится несправедливого, если с нами сама Справедливость. Идемте же.
19. Итак, скажи мне, как тебя зовут.
Лукиан. Меня? Я — Храброслов, сын Правдолюба, внук Уликослова!
Философия. Откуда родом?
Лукиан. Сириец, Философия, с берегов Евфрата. Но что в том? Ведь и средь этих моих противников, я знаю, кое-кто не менее, чем я, — варварского происхождения. А нравом и наукой они вышли не в солейцев, не в киприотов, ни в вавилонян и не в стагиритов, а впрочем ведь перед тобой ничуть не худшим явится и тот, чья речь звучит не чисто по-гречески, лишь бы мысли его оказались прямы и справедливы.
20. Философия. Благое дело! Напрасно я это спросила. А по занятию ты — кто? Вот это надо уж точно выяснить.
Лукиан. Я — хвастуноненавистник,
Философия. Геракл! Какое, однако, многоненавидящее занятие!
Лукиан. Благое слово! Теперь ты видишь, сколько людей, враждебных мне, и какими бедами грозит мне мое ремесло. Однако не его одно, но и ему обратное я знаю до тонкости, я подразумеваю то, что любовью кончается: я — правдолюб, прекраснолюб и простолюб и все люблю, с чем сродно "быть любимым". Да только очень мало кто достоин изведать силу этого искусства, зато другому подчиненных и дружных с ненавистью целый строй, пятьдесят тысяч врагов, и вот я под угрозой стою: одно забыть, не занимаясь им вовсе, а в другом — уж очень навостриться!
Философия. А между тем не стуит! Ведь одно и то же, как говорится, и то и это, — так что не разделяй ремесла: на вид их два, а существо едино.
Лукиан. Тебе это лучше знать, Философия. А мое дело — известно: к негодяям — ненависть питать, а честных людей — любить и восхвалять.
21. Философия. Ну, вот мы и пришли, куда нам надо. Здесь, пожалуй, в преддверье Афины-Паллады устроим суд. Жрица! Расставь скамьи, а мы тем временем поклонимся богине.
Лукиан. О владычица Града! Будь мне против пустозвонов союзницей и припомни все клятвы ложные, что ежедневно ты слышишь от них. И все деяния их видишь лишь ты, обитая на вершине. Ныне час настал покарать их. И если ты меня побежденным увидишь и черных камешков больше окажется — тогда, свой камень положив, спаси меня!
22. Философия. Да будет так. Мы открываем заседание и выслушать готовы ваши речи, а вы, кого-нибудь одного избрав, кто лучше всех, по-вашему, сумеет обвинять, ведите связно ваши обвиненья и доказательства: ибо говорить всем разом затруднительно. Ты ж, Храброслов, защищаться будешь вслед за этим.
Хризипп. Но кто же найдется для суда пригоднее изо всех собравшихся, нежели ты, Платон? И удивительный, высокий ум, и благозвучный, чисто аттический язык, и любезное изящество, и убедительности полнота, и рассудительность, и точность слов, и приводимые уместно доказательства — все это вместе взятое тебе свойственно. Итак, тебе первое слово, ты и скажи за всех нас, что подобает. Ныне все приведи на память и в одно целое соедини, что говорил ты когда-то против Горгия, Пола, Гиппия и Продика: ибо этот противник — страшнее тех. Посыпь свою речь солью насмешки, измысли хитрые и трудные вопросы и, если почтешь нужным, может быть, вставишь куда-нибудь и то, что сам-де великий Зевс, мчавшийся по небу на крылатой колеснице, разгневается, если этот человек не понесет кары.
23. Платон. Никогда! Давайте кого-нибудь из сильнейших на это приспособим — Диогена хотя бы или Антисфена, или Кратета, а не то так и тебя, Хризипп. Ибо не красота сегодня и не искусное писательство нужны, но сила улик и всеоружье судебной речи: он ведь ритор, этот Храброслов.
Диоген. Так я ж его обвинять стану! Впрочем, очень долго, уверен, и говорить не придется. К тому же всех больше обижен я: в два обола давеча он объявил мне цену.
Платон. Диоген, о Философия, промолвит слово за всех нас вместе. Помни же, дражайший, не о себе одном старайся, обвиняя, но имей в виду всех. И пусть мы кое в чем друг с другом не согласны в наших взглядах, ты этого не вздумай исследовать, и о том, кто ж из нас прав, молчи сегодня, но всецело за нее, за Философию, возмущайся, оскорбления и поношения терпящую от речей Храброслова. Различия направлений опустив, в коих расходимся, то, что имеем общего, ныне защищай. Смотри же, одного тебя мы выставили, на тебе сейчас все наше будущее зиждется: нам ли высочайшее стяжать уважение или тому быть верным, что этот человек о нас рассказывал.