Львы и Сефарды

Ив Анастейша

— Однажды был другой приказ, — Он разворачивает меня и грубо толкает в спину. — Приказ альхедора. И твой отец не подчинился! Ты знаешь, что с ним стало? Хочешь повторить?

— Потом расскажешь, — отрезаю я. — Я не пойду к Вику. Не сейчас. Я не нужна ему так, как… им.

Именно это меня сейчас и волнует. Люди не знают разницы между азарданскими и лидийскими эшри. «Они предатели, оба…» — оба народа. Для них, для людей и для правительства. Герард и Аделар, отец и сын… Если войско одного пришло в столицу, чтобы разрушать — народ второго будет уничтожен при первой же возможности. Эшри будут стерты с лица земли, и их не спасут ни Истоки, ни их лидеры. Я понимаю: именно они — настоящая помеха для обеих вражеских держав. Азардан презирает

лиддийских эшри, считая их трусливыми отщепенцами, решившими отсидеться в тылу. Лиддея ненавидит перебежчиков. Для любой стороны уничтожить этот народ будет прекрасным театральным зрелищем. А Стерегущий песчаные дюны и его люди не будут сражаться — на такое они не пойдут даже под страхом смерти. Они будут прятаться, скрываться, убегать, но никогда не занесут меча над человеком, даже защищаясь. Они… такая легкая добыча. Особенно учитывая то, что Аделар еще залечивает раны, а Мэл… Уверена, что если дело кончится открытым нападением, то Мэла убьют первым. А этого ни в коем случае нельзя допустить.

Мы выбегаем во двор — туда, откуда и пришли. Хаоса и разрушений пока не заметно, но земля дрожит под нашими ногами. Привязанная у столба лошадь Саллаха ржет и встает на дыбы. Я вырываюсь и бросаюсь к ней. Увернувшись от удара копыт, хватаю поводья и вскакиваю в седло. Саллах что-то кричит сзади и машет руками, но я его уже не слышу.

— Я ее верну! — кричу я и сама же смеюсь от этого.

Смех. Он нервный, надтреснутый, смех — как последняя защита от всего того, что за моей спиной и что вокруг меня. Но я смеюсь, и это главное — я это все еще умею.

Мы мчимся к главной площади, туда, где заседает сам альхедор и его придворные. Как будто что-то само ведет меня туда. Ветер свистит в ушах, мы мчимся узкими переулками, и от меня шарахаются в разные стороны дети, голуби, торговцы и городские нищие. Лошадь, ворвавшись в арку, переворачивает ящики с фруктами и бьет бутылки с вином, и воздух тут же наполняется терпким ароматом. Вслед нам доносятся крики, визг, звон и ругань, а пара мужчин пытается остановить лошадь, но та снова встает на дыбы, и они бросаются прочь. Стоит нам вырваться на широкую улицу, как все становится ясно: я вижу людей в азарданской форме, у них кинжалы, а лица закрыты масками. Торговцы, в спешке подхватив свои товары, разбегаются прочь, а из соседнего переулка выскакивает отряд «белых мантий». Они выхватывают мечи из ножен, и я пришпориваю лошадь. Надо убираться. Убираться прочь — прочь оттуда, где кровь и страх. Убираться, убегать, улетать, спасаться. Я безоружна, но на меня никто не обращает внимания. И это — тоже часть моего плана.

«За Малкольма. За вас»

За них двоих — и весь народ. За тех, кого хотят убить их же братья по крови — убить только лишь из-за того, что те не захотели стать их братьями по оружию. По приказу Сарцины Саллах должен был отвести меня к моему брату, но они не учли, что жизнь моего брата больше не стоит в приоритете. Меня бьет озноб при одной только мысли о том, как легко я все перечеркнула. Вик будет жить — Сарцина не позволит ничего с ним сделать. А я нужна другим. Я нужна людям. И если они думали, что смогут так легко увести меня в сторону, если они хотели сделать Вика приманкой для меня, чтобы я ушла с арены и больше не мешала… что ж, они ошиблись. Они снова просчитались.

Мои Стерегущие, гордитесь мной…

На площади творится настоящее безумие. Я осознаю это даже раньше, чем до моих ушей долетают крики, выстрелы и звон мечей. Среди мечущихся людей в черном, красном и белом — тошнотворное сочетание — ничего нельзя разглядеть. Так жутко и противно быть здесь среди тех, кто стреляет — но пока что это лучше, чем среди тех, в кого стреляют. Все мелькает и расплывается перед глазами. Воздух пахнет дымом, гарью и кровью. Пыль стоит столбом. Мне страшно. Но теперь уже плевать.

— Именем альхедора! — оглушительно гремит откуда-то сверху. — Прочь предателей! Сражаться — до последней капли

крови!

Автоматная очередь бьет по ушам совсем близко, и моя лошадь шарахается в сторону. Я едва удерживаю ее, а потом бросаю поводья и спрыгиваю вниз. Бросаюсь вправо — там больше всего хедоров. Бегу, лавируя среди белых одежд, спотыкаюсь, вдыхаю пыль и задыхаюсь, но стискиваю зубы и пытаюсь бежать еще быстрее. Добежав до угла одного из зданий, прилегающих к дворцу альхедора, я цепляюсь за лозу дикого винограда, подтягиваюсь и лезу вверх. Ветер треплет мои волосы, и они лезут в лицо, а пальцы сводит от напряжения, но я лезу. Выбравшись на крышу, я откатываюсь от края и несколько секунд лежу так, слушая дрожь в своем теле и творящийся внизу кошмар. Выстрел за выстрелом, крик за криком, лязг холодных лезвий и ругань. Но следующий звук раздается совсем близко — и я вижу Кресса, стоящего на краю крыши с громкоговорителем в руках.

Саллах мне лгал. Возможно, они в сговоре. Это была всего лишь еще одна уловка. Я порывисто вскакиваю на ноги и подбегаю туда.

— До последней капли крови, Энгеда! — надрывается Лард. — Им здесь не место! Идите и уничтожь…

Как жаль, но фразу он договорить не успевает.

Я бросаюсь на него сзади, зажимаю ему горло и выхватываю громкоговоритель.

— Граждане Энгеды, сейчас с вами говорит не дом альхедора.

Мой голос бьет по ушам и будто бы взрывается в горячем воздухе. Отчаянный и хриплый, он заставляет Кресса вздрогнуть — хедор тут же будто бы ослабевает в моих руках и не сопротивляется. Я чувствую, что мои руки снова источают свет. Я поднимаю ладонь вверх, чтобы кто-нибудь еще увидел это.

— Граждане Энгеды, я дочь вашего сатрапа Самара Гаддота. Я Данайя аль-Гаддот. Послушайте меня!

— Самар… — то ли шипит, то ли хрипит Кресс под моей рукой.

— Самар Гаддот! — доносится откуда-то снизу.

Я отпускаю Кресса, и он валится на землю. Валится и смотрит испуганными глазами. На этот раз он действительно меня боится. Пусть. Я захватила эту ситуацию под свой контроль. И я не дам погибнуть никому из них.

— Самар Гаддот обязан был убить двух человек, — начинаю я издалека, сама не до конца осознавая, что я говорю. — Азарданца, некогда носившего хедорскую мантию, и Стерегущего, в чьих руках лежит благополучие всей державы — но и его изгнали только потому, что он не мог позволить себе обратить это благополучие во вред другим. Самар Гаддот погиб вместе с женой, а его дочери и сыну поставили позорное клеймо. Самар Гаддот не подчинился!

Мой голос срывается. Я на все сто уверена, что это правда — правда, которая должна быть рассказана с крыш.

— И именно поэтому мы можем жить. И именно поэтому могут жить все! Ведь если бы мой отец убил их — настали бы Четвертые смуты. Нам было бы не избежать войны. А если бы хоть кто-нибудь из них пошел на то же самое — то уже не было бы ни Лиддеи, ни Азардана. Их сила просто стерла бы всех нас с лица земли! Мой отец и эти двое пожертвовали слишком многим. Чтобы мы могли жить. Мы все. Азардан, убил ли Малкольм Росс кого-нибудь из ваших? — Я чувствую, как площадь затихает, пусть мои глаза и застилает пелена. — А вы, Лиддея? Кем бы вы были, если бы не род Деверро и все то, что они сделали для вас? — Я вспоминаю голограммы в Зале хроник. — И если кто-нибудь из вас пришел сюда, чтоб взять свое — пойдите и возьмите! Но властью, данной мне и Азарданом, и Лиддеей…

Я сглатываю слезы, и они становятся комом в горле.

— Я приказываю вам сложить оружие. Вам всем.

Кресс хватает меня за полу одежды, но тут же бросает, будто бы обжегшись. Я поднимаю глаза в небо.

— И немедленно.

Тишина, упавшая на площадь, кажется тяжелее, чем все время от основания Лиддеи. Все будто замирает. Останавливается в одночасье. В воздухе нарастает гул и рокот. Я чувствую это всем своим телом. Как тогда, когда Аделар спас Мэла от огненного шара. Музыка и свет. Я оборачиваюсь — и громкоговоритель выпадает из моей руки.