Любовь хранит нас
Шрифт:
но государство обстоятельно воспротивилось и предложило так:
«Апрель, май, июнь… На выбор, господа! Ну?».
Апрель, конечно же:
«Это годовщина смерти моего отца…»,
«Оль… А если двадцатое апреля? Душа моя, прошу тебя, не выдержу… Не молчи!».
Я согласилась! Порадовало то, что все успеем, я свыкнусь с мыслью, привыкну к заданному темпу жизни и с жалкими остатками духа соберусь. Но все-таки волнуюсь очень сильно — противоречие тяжелого характера и стойкой женской мнительности. Ничего, видно, с этим не поделать! Нет-нет, я не бегу от данного в больнице слова — самое главное, что до чертиков
— Ты обалдела, что ли? — вопит.
— Все, пока. Мне некогда. Леш, я тебя прошу, давай без глупостей. Очень некрасиво перед Антониной Николаевной получается, ты заставляешь меня краснеть и смущаться, а я этого не люблю. Перестань звонить, писать — потерпи немного. В конце концов, она ведь все прекрасно понимает, зачем я постоянно бегаю в примерочную — туда-сюда. Это пошло выглядит. Она — твоя мать…
— Которая тоже была когда-то молода, — со смешком вздыхает.
Вот они, сыночки, во всей своей красе! Когда-то! Тоже! Была! Молода! Я ему сегодня жару дам. Наденет новый кожух, только не на руку, а скорее всего, на бычью шею и на возбужденный пах.
— Пока, — быстро отключаюсь и ставлю на беззвучный режим мобильный.
Даже если позвонит, я проигнорирую его сигнал. Переодеваюсь медленно, не торопясь, поправляю блузку, кручусь-верчусь, одергиваю пояс брюк, стягиваю с крючка пальто, подхватываю сумку и выхожу со вздохом облегчения в общий зал.
— Климова, — Антонина берет меня под руку. — Ты никуда не торопишься, детка?
Плотоядно, нагло ухмыляюсь — пусть ждет, засранец!
— Нет, конечно. Есть время. А что Вы хотели?
— Может быть посидим в кафешке, составишь мне компанию? Не долго. Сто лет не сплетничала с женщиной. А?
Сплетни? Женский разговор? Сказать по правде, я не совсем знакома с таким житейским этикетом. Неловко поднимаю руку и бросаю взгляд на циферблат:
— Ты все-таки опаздываешь? Назначена с кем-то встреча? — заглядывает снизу вверх в мое лицо. — Алешка ждет?
— Нет-нет. Давайте проведем этот день вместе. Я не возражаю.
— С платьем мы ведь закончили и отложили?
— Да-да. Я не хотела бы ничего менять. Все устраивает, нет лишнего, все там, где должно быть, на своих местах. Через месяц с небольшим надену и…
— Спасибо, — она вдруг сильно-сильно обнимает меня.
Я делаю ей, матери Алешки, одолжение или по большой любви замуж выхожу? Зачем это? Что за неуместная благодарность, словно она передает мне сына, как в дар щенка?
— Антонина Николаевна, пожалуйста, я не понимаю, к чему все это. Лишнее! Я люблю Алешу и не стоит за это благодарить меня, — стою с опущенными руками вдоль тела и ловлю странные взгляды людей, блуждающих вокруг нас. — Прошу прощения, но Вы слишком эмоционально на нас с ним реагируете…
— Извини-извини. Это у меня сейчас пройдет. Идем…
Уютное кафе напротив свадебного салона, практически пустое помещение — дневное время, рабочий час. Усаживаемся за столик у панорамного окна и подзываем официантку:
— Двойной черный, без сахара и сливок…
«По-простому, по-крестьянски, по-Смирновски, по-мещански» — так вот откуда это все идет!
— А ты что будешь?
— Мне, пожалуйста, зеленый чай. Без молока.
Берегу здоровье и стерегу свой крепкий сон, если сосед по квартире мне это позволит. Похоже, что у Смирнова
— Как Надежда? Вы ведь поддерживаете отношения? — прокручивая салфетницу на столе, задает вопрос. — Она еще в больнице?
Морозова, к огромному сожалению, попала в гинекологию, на сохранение. Надя, как оказалось, уже третий месяц в положении, а все дружное семейство спокойно ожидает второго малыша. В тот день, день ее рождения, когда Алешка невольно устроил мне психоэмоциональный краш-тест, у нее открылось небольшое кровотечение и они с Максимом, практически одновременно с нами, ургентно навестили дежурное женское отделение. Ей прописали строгий постельный режим, полный покой и стационарное содержание в течение некоторого, не слишком продолжительного, срока. Максим рвал и метал, когда Смирнов выкидывал свои коленца — сначала с той аварией, потом с невыполненным условием контракта, потом с самовольным посещением Надежды, потом с постановкой перед фактом нашей скорой свадьбы. Алексей действительно взбесился и берегов просто не замечал. Творил и вытворял, без соблюдения простого человеческого церемониала. Вот так Смирнов свое великолепие и счастье изображал!
— Ее позавчера выписали. Вроде бы нормально, угрозы больше нет, но Макс перестраховывается и, растягивая щеки, дует на воду. У нее второй малыш — это же хорошо! — смущенно улыбаюсь, наблюдая за кислым выражением лица Смирновой. — Все ведь правильно. Зачем тянуть? Время, возраст…
Что с ней происходит? Я совсем не узнаю ее. Эту шуструю и заводную женщину. Подменили? Обидели или по неосторожности каким-то действием убили?
— Можно Вам задать, наверное, бестактный вопрос? Антонина Николаевна, Вы разрешите?
— Безусловно, Оля. Мне много лет, я к такому уже давно готова. Да и потом, что ты можешь бестактного у будущей свекрови спросить?
— Вы болеете? У Вас проблемы со здоровьем? Если я лезу не в свое дело, Вы можете осадить меня. Но, пожалуйста, ответьте. Если это личная тайна, которой Вы можете поделиться, то я клятвенно обещаю, что сберегу ее. Просто я Вас совсем не узнаю, — и тихо добавляю, — извините, Антонина Николаевна.
Она кривит губы, отводит взгляд, одной рукой прикрывает свои брови и глаза.
— Нет, детка. Нет. Вернее, — возвращается ко мне, — уже нет. Переболела. Понимаешь? Было и прошло. Очень много лет назад…
Поднимаю плечи и отрицательно качаю головой.
— Я… — она запинается и молча смотрит на блуждающие руки по белой скатерти на столе, — могу с тобой посекретничать? Мы же вроде родственники, Оля. Когда Лешка говорит «Смирнова», я странно дергаюсь, все время забываю, что это он тебя зовет. Пойми, пожалуйста, мне нужно выговориться именно с женщиной… М? — она как будто с последней надеждой смотрит мне в глаза. — Ты понимаешь, что я хочу сказать? С девочкой…