Любовь хранит нас
Шрифт:
— Ты как, кружок?
— С-с-смирнов, ты… Ты… Го-о-о-о-споди, Алеш-ш-ш-ка!
Все ясно! Укладываюсь на спину, а Климову, как эбонитовую куколку, сверху размещаю.
— Иди-ка сюда. Тшш…
Поглаживаю вздрагивающие ягодицы, трогаю наэлектризованный оголенный провод-позвоночник, осторожно вниз руку запускаю. Климова приподнимается, змеей выгибает спину и демонстрирует мне вздыбленную мурашечную влажную грудь.
Праздничная ночь, по-видимому, будет очень долгой, одалиска. Четыре месяца, а у меня внизу аврал… Кто-то очень жадный с августа мне сто сорок две страстные ночи задолжал!
*Эруэлл (Irwell,
Глава 21
Климова выгибается и вымученно стонет:
«Ле-е-е-ешка!»,
а я, скотина, улыбаюсь и кусаю Ольгу в острый влажный подбородок. Хорошо-то как! Ты ненасытная, одалиска! Мощно укатала «Лешку», душа моя! Ожила малышка, раскрылась, стала женские права качать, осторожно командовать, ненавязчиво направлять, указывать и даже что-то требовать:
«Еще, пожалуйста, не останавливайся»
и
«Давай так! М-м-м! Еще, опять!»…
Переворачиваюсь на живот и трогаю рукой теплое место рядом. Не понял! Приподнимаю голову и, слегка прищурившись, приоткрываю сонные глаза. Соседки нет! Да чтоб тебя!
КЛИМОВА!
Продавленная подушка, живое человеческое место — еще совсем недавно кто-то здесь лежал.
— Оль, — мычу, стону, бью кулаками, и сам себе в какой-то мерзости клянусь. — Ну, где ты?
Господи! Я ведь убью эту заразу — столь тяжкий неискупимый грех на душу возьму!
— А? — тихо отвечает. — Что, Лешка? Я здесь.
Упираюсь ладонями в матрас, отталкиваюсь от поверхности и тут же подрываюсь, становлюсь на четвереньки и оглядываюсь по сторонам. Приплыли! Еще чуть-чуть и зарычу. Она сидит с ногами, задранными под самый подбородок, в огромном кресле напротив кровати, на которой вчера мы с ней устроили свой личный карнавал.
— Ты чего там делаешь? Что случилось?
— С тобой очень жарко и я сопрела. Ты, как печка, адски кочегаришь — от души. Или это у меня температура, возможно, жар, или африканская лихорадка? Вероятно, я немного приболела или остываю, — прикладывает руку и касается лба тыльной частью ладони. — Душно! Не пойму, что со мной. Леш, может это последствия глинтвейна и, как это… Абстинентный синдром!
— По-русски, одалиска, это обычное похмелье. Уверен, что ты сильно заблуждаешься и, вообще, не обманывай, не выдумывай и не накручивай себя. Все с тобой в порядке — я же вижу. Карий глаз загадочно играет, — Ольга начинает улыбаться, а я продолжаю сыпать комплименты, — щечки аленько горят, а ножки суетливо скачут, раз умудрилась выпрыгнуть из кровати, видно, «этот Лешка» недотянул и недолюбил тебя. Теперь иди ко мне! Оля! — даже угрожаю. — Будь добра, иди в кровать!
Она наигранно кривит красивое лицо, что-то там еще бормочет недовольно, спускает ножки и, одергивая смешные шортики, одновременно с этим поправляя бретельки коротенькой пижамной майки, кошачьим шагом на носочках идет ко мне. Раскрываю одеяло, приглашаю рядом лечь и на всякий случай еще раз уточняю:
— Все нормально? А?
Под ее небольшим весом кровать слегка пружинит,
— Леш, — начинает накручивать на пальчик волос на моей груди. — Лешенька, Алеша…
— Я прошу тебя, пожалуйста, детка, не начинай. Все ведь хорошо, у нас все просто зашибись, все нормально. Оля-я-я! Нет!
Она поднимает голову и всматривается в мои глаза:
— Я очень хочу домой, Алешка. Понимаешь? Скучаю за своей работой, за нашим окружением. У меня ведь появились по твоей милости хорошие друзья. Мы сильно подружились и стали хорошо общаться за время твоего, — запинается и прикрывает глаза, — вынужденного отсутствия.
Твою мать! А я-то уже, грешным делом, подумал, что сейчас начнется разбор неосторожно мною совершенных «полетов» или произведется выдача каких-нибудь претензий, или приведутся сроки исполнения штрафных мероприятий, или просто женский эмоциональный шантаж, приход-уход, угрозы, слезы или на худой конец наигранная истерика. Я громко и со свистом выдыхаю и про себя три раза выдаю какое-то крайне нехорошее выражение. Удивленно поднимаю бровь и говорю:
— Та-а-ак! И кто же эти люди? Твои друзья, да еще и по моей милости. Только не говори, пожалуйста, что Гриша Велихов приходил с букетом проведывать тебя.
— Это Надя.
Фух! Слава Богу! Я немного успокоился, что другу не придется ноги и то, что несколько повыше, с корнем и плодами выдирать. По правде говоря, я кое-что предполагал, надеялся и так и знал, что со странным Морозовским золотым кукленком Ольга найдет общие точки соприкосновения, подружится и впустит в свой узкий избранный круг доверия. Эти дамы слишком хороши в вопросах жестокости по отношению ко всему мужскому полу. Такие два ангельских вампира с красивыми улыбками и жалостливыми глазами. А когти и клыки, как… У суккубов! Оля Климова — похотливая демоница и развратная бестия, соблазняющая во снах меня. О Голден леди Максик сам расскажет!
— Это хорошо. Поздравляю! И как?
— Она мне свеженькие фоточки прислала. Твоя крыска шлет блудному отцу пламенный привет и воздушный поцелуй….
— Господи, Оля, — вдавливаю в себя вздрагивающее тельце и в макушку ей шепчу. — Скоро уедем, одалиска. Обещаю! Новый год будем встречать на Родине. Этого ведь добиваешься? Да?
— А Сергей?
Приплыли! А это еще что такое? Я должен позаботиться о младшем брате, потому что… Что???
— Не понял! — немного отстраняюсь и пытаюсь выловить шустро бегающий взгляд. — В какой связи мы сейчас засранца здесь, в кровати, с тобой обсуждаем? Третий однозначно лишний здесь, тем более мой младший брат.
Она, хитрая лисица, упирается ладошками мне в плечи, тянется губами за поцелуем и кокетливо подмигивает.
— Я просто так спросила и потом, — мгновенно затихает и одними губами продолжает очень медленно вещать, — время чудес! Я подумала, что он мог бы проведать родителей…
— Они тебя общественно-полезным поручением все-таки наградили?
— Леш…
— Давай не будем, — большими пальцами глажу ее мягкие щечки и осторожно смахиваю случайно набежавшие слезинки. — Что с тобой?