Любовь хранит нас
Шрифт:
— А! Ну-ну! Не разнесите только, черти, мой дом к ебеней матери.
— Сука! — зло шиплю. — Иди сюда, — отдаю приказ Климовой. — Иди сюда, Оля!
Климова отталкивается руками от поверхности, опускает голову и подходит ближе.
— Оль? — начинаю все по новой.
— Угу, — она, по-моему, тихо всхлипывает.
— Зачем это все было? Зачем ты так со мной, с собой, с нами? Я ведь, правда, не пойму. Ты заявила…
— Ты просто не уходил. Никак не получалось. Я пробовала, но ты такой упрямый! — талдычит и сопли тыльной стороной
А разве это плохо? Я хотел ей понравиться, хотел с ней быть, хотел добиться ее расположения, да просто рядом находиться — одно дебильное собственническое желание. Что-то ведь в ней есть, раз так меня вся эта слишком долгая возня с победой зацепила?
Но! Хорошо! Допустим! Хрен с этим! Что было, то уже прошло! Пережили! Забыли и растерли! А что тогда сейчас случилось? Что поменялось, раз она сюда приехала сама?
— А сейчас что происходит? Что нового, каков план действий? А главное, на кой хрен это мне? А?
— Твоя мать…
Так, опять! Старая пластинка!
— Это из-за нее, из-за моих родителей? Как банально прозаично, Оля. Смешно предание, но верится с трудом. Дальше!
— Алеша, правда-правда, они очень-очень за вас переживают. Антонина Николаевна была не в форме, она страдала из-за тебя, из-за вас с Сергеем…
Мать — безусловная актриса! Отец так любит повторять. Она профессионально играет на нервах, спекулирует нашими чувствами, она… Вот только позавчера с Серегой вспоминали наш отчий дом, а сегодня утром я мечтал, что в скором времени отсюда съеду. Может, это вот оно? Тот самый пинок под зад, чтобы начать движение вперед? И материнская забота тут совсем ни к месту.
— Оль, это ведь не повод. Думаю, — прячу взгляд и рассматриваю ковровое покрытие, — что ты сама прекрасно понимаешь, что оправдание так себе. Давай чего-нибудь существеннее предоставь. Только так, чтобы я тебе поверил. Угу?
Климова мечется взглядом. Она рассматривает меня, затем, когда случайно, как бы между прочим, встречаюсь с ней глазами, быстро переводит свое внимание на окно, с открытым ртом разглядывает люстру и направляет взор на письменный стол, а потом опять все с самого начала.
Беру инициативу в свои руки. В прямом и переносном смысле этого слова.
— Иди сюда.
— Алешка, я…
— Ты приехала ко мне, царевна Несмеяна, потому что за моим телом соскучилась. Да? Ну, ответь, пожалуйста. Тянет, да? Ноженьки дрожат, а там пульсирует? Хочешь меня, приручил и научил, растлил и испохабил?
— Ты больной? — она прищуривается и пытается сдать назад, но я подхватываю Климову за талию и впечатываю в себя.
— Не знаю. На голову никогда не проверялся.
— Отпусти меня.
— Не держу, одалиска. Хочу напомнить, что ты сама ко мне приехала.
— И уже жалею об этом.
— Город не понравился? — ухмыляюсь.
Склоняю голову к ее плечу и, не прикасаясь к ней, обнюхиваю:
— Розмарин
— Смирнов, перестань, — пытается отступить назад, а я нахально напираю. — Нам нужно поговорить о вашем поведении с родителями. Это же…
Чего-чего?
— Кто бы говорил об этом! Уж кто бы вел об этом речь! Та, которая сдрыснула в свое совершеннолетие из города, оставив тут своих родных и позабыв о том, что, сука, было дорого! Думаю, что у тебя нет на это никаких прав. Ты, что называется, даже не уполномочена! Ты — нерадивая дочь, как мы с Серегой — нерадивые сыновья. Поэтому, давай-ка замнем щекотливую темку для светлой ясности.
Я замолкаю, потому что у Ольги на лице опять тот самый жуткий, леденящий мою кровь, холодный взгляд.
— Ты ничего не знаешь обо мне, поэтому держи свои выводы при себе, — и с рыком произносит, — и не смей даже об этом заикаться и что-то сравнивать. Никогда, Алеша!
Отпускаю на свободу — она тут же поворачивается ко мне спиной и направляется к окну, монотонно повторяя одно и то же:
— Мы не будем об этом говорить, Лешка. Просто. Не бу-дем! Я к этому не готова. Не хочу, не хочу! Понимаешь?
— Да похрен, Оля. Как скажешь! С тобой я на все был согласен! У меня на сейчас всего один вопрос остался, который с твоим прошлым, слава Богу, ну никак не связан. Зачем сюда приехала, Климова? Аж за тридевять земель, в чужую вотчину, к неуравновешенному мужику, обиженному тобой же по глупой неосторожности.
— Прости меня, пожалуйста, — упирается ладонями в стекло и прислоняется к нему лбом, — прости, пожалуйста… Прости, прости, прости.
— Простить?
— Без объяснений, Алешка. Ты сможешь так? — резко оборачивается и полосует взглядом. — Выдержишь?
— Простить? — еще раз задаю вопрос. — Простить? Ты просишь о том, что заведомо мне непонятно. Прощают, когда есть за что, когда обида обоснована. Я ведь не пойму причину нашего скандала. Ты словно озверела в тот день. У меня складывается впечатление, что намеренно все подстроила и подгадала. Ты уничтожала меня, как мужчину, говоря о том, что я, сука, просто недостоин иметь собственного ребенка. Ты хотела вырвать из себя на тот момент даже не существующий кусочек маленькой несмышлёной жизни! Ты жестокая, Оля! Очень! Словно самое чистое зло! А я… Твою мать! Должен тебя прощать? Так за что? Сделай одолжение, разъясни свое неадекватное поведение.
— Я не хотела тогда тебя обидеть. Поверь, прошу. Есть нехорошие причины и…
Перебиваю:
— Причины, долбаные причины, сучий повод, потом, конечно же, «мы не будем об этом говорить», «прости-прости», «ведь я к тебе приехала». А дальше что, Оль? Мы куда с тобой идем? Сформулируй наше дальнейшее направление!
Она замолкает, опускает голову и сводит вместе руки. Сперва до хруста выкручивает пальцы, а затем заводит их за спину и выгибается в пояснице. Климова отмирает на одно мгновение — вскидывает подбородок и заявляет: