Любовь и бесчестье
Шрифт:
Монтгомери обменялся быстрым взглядом с Вероникой и удивился, заметив в ее глазах искорки юмора. Но эти смешинки исчезли так быстро, что он засомневался, а не показалось ли ему.
— Завтра мы покидаем Лондон, — объявил Монтгомери. — Мои дела обязывают к этому.
— Куда мы направляемся? — спросила Вероника.
— Уверена, что твой муж скажет тебе все, что требуется знать, — твердо осадила ее графиня. — Не забывайся, Вероника. Не будь такой самонадеянной.
Монтгомери бросил хмурый взгляд на графиню и повернулся к своей молодой
— В Шотландию. И нам пора.
Графиня, казалось, была ошарашена, когда Монтгомери прошел мимо нее. Он повел Веронику к двери и безучастно стоял, пока она прощалась с родными, и так же молча проводил ее к экипажу.
Потом кивнул молодому человеку, придерживавшему дверцу, ожидая, когда Вероника войдет в карету, последовал за ней и сел спиной к лошадям. Она смотрела не на него, а на дом, на крыльце которого собралась вся ее семья.
Вероника прижала пальцы к стеклу кареты, и на губах ее появилась слабая и чуть ли не печальная улыбка, будто ей была невыносима мысль о разлуке с ними.
На ее месте Монтгомери сейчас бы выкрикивал: «Осанна!»
Когда коляска медленно тронулась, ее родственники принялись выкрикивать слова прощания. Вероника помахала им, отвернулась и посмотрела на него.
— Куда в Шотландии? — спросила она тихо.
— В Донкастер-Холл, дом, который я унаследовал вместе с титулом.
Его насторожил ее удивленный взгляд. По-видимому, ему не стоило говорить о подобных вещах, а скорее притвориться, что он всегда был одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером. Он не должен был упоминать о деньгах.
Не должен был упоминать целый ряд вещей, запрещенных британскими законами.
— Я из Лоллиброх.
Вероника сказала таким тоном, будто признавалась в принадлежности к королевскому дому.
Неужели предполагалось, будто он должен знать это место?
Вероника вскинула подбородок и посмотрела на него. Теперь она уже не казалась бледной мисс. Похоже было, что она гордится своим происхождением. Однажды он, возможно, почувствует то же самое.
Пока же вместо гордости чувствовал некоторое смущение и какую-то печаль, и не только из-за этой страны, но и из-за Виргинии и Гленигла.
— Мы будем жить в Шотландии?
— Она подойдет не хуже любого другого места.
Монтгомери не мог себе представить, что в Шотландии будет чувствовать себя так же скверно, как в Лондоне.
Вероника улыбнулась.
Если он не заблуждался, то, по его мнению, она должна была чувствовать себя счастливой. Ибо благодаря браку избавилась от власти дяди, переставлявшего ее с места на место, как пешку по шахматной доске. А возможно, ее радовала мысль о возвращении в родные края.
Что бы подумала о Веронике Кэролайн? Посоветовала бы она ему быть терпеливым со своей молодой женой? Приложила бы Кэролайн ладонь к его щеке, как часто делала в прошлом, и посмотрела ему в глаза своим проникновенным взглядом, утешая словами, добротой и щедростью своей любви?
Но Кэролайн, способной дать ему совет, здесь не
— Я не люблю вас, Вероника, — заявил Монтгомери отрывисто. — Это не союз любви. И даже не политическая партия. Вы оказались в беде, и я был вынужден вмешаться. Это все.
Вероника смотрела на него широко раскрытыми глазами. Пальцы ее сжались, разжались, сжались снова. Она опустила глаза на свои руки, обтянутые перчатками. Потом снова решительно посмотрела на него.
— Это правда, — заверил Монтгомери и снова откинулся на спинку сиденья. — Правда не должна обижать.
Вероника переключила внимание на окно.
— Но правду не следует использовать как удар хлыста, Монтгомери, — сказала она, не глядя на него. Потом сделала глубокий вдох. — Как вы можете меня любить? Вы меня не знаете. И все же не следует говорить об этом таким тоном. Будто для вас невозможно в будущем испытывать ко мне какие-то чувства.
— Я не хотел обзаводиться женой. Думаю, я смогу проявлять к вам дружеские чувства, если мне удастся не обращать на вас внимания.
Встретив ее быстрый взгляд, он добавил:
— Если я обидел вас, простите меня. У меня не было такого намерения.
— А какое намерение у вас было, Монтгомери?
Вероника произносила звук «р» в его имени раскатисто, и потому он звучал как более долгий: в нем чувствовался привкус шотландского выговора.
Монтгомери не ответил, и теперь она не знала, что ему сказать, сложила руки на груди и снова повернулась к нему, приветливо улыбаясь.
— Хотите поставить меня на место? Как я могу его не знать? Вы и мой дядя совершенно ясно дали мне понять, каково оно, мое место. Я вроде навязанной вам пошлины, и ходячей, и говорящей помехи. «Если бы не Вероника, скандал не коснулся бы нас. Долой ее, выдать ее замуж, запрятать в такое место, откуда она не сможет нам докучать».
— Если бы вы не отправились на собрание Братства Меркайи, ничего этого не произошло бы. Какого черта вы туда отправились?
— Я слышала, будто Братство Меркайи — легитимная организация, занимающаяся оккультными науками.
— Братство Меркайи — организация, приверженная изучению гедонизма и секса на практике.
— В то время я этого не знала, — огрызнулась она. — Я думала, что окажусь сопричастной интеллектуальным изысканиям.
Вероника отвернулась, и это еще больше рассердило его.
— В чем? Чем, по вашему мнению, занималось это Братство?
Несколько минут она молчала. Наконец заговорила.
— Я чувствую некоторые вещи, — сказала Вероника. — Я обладаю «даром».
Монтгомери сложил руки на груди, вспоминая ее разговор с дядей на ступеньках его крыльца в ту ночь, когда спас ее:
— Даром?
— Мне передается то, что чувствуют другие люди. Мне передаются их эмоции. Хотела узнать в этом Братстве о других людях, обладающих подобными свойствами.
— Вы чувствуете эмоции других людей? — переспросил он.