Любовь и ненависть
Шрифт:
нас, начинающих несмыслешек, будет весьма полезным.
– Петр Петрович, - снова вспыхнув багрянцем,
заговорила Ирина, - я бы с удовольствием, но, понимаете, я
должна...
– Вы должны государству, - перебил ее Петр Высокий
шутливым тоном, - шестьдесят минут. Извольте их вернуть
безотлагательно мне. Потому что я ваш начальник.
Ирине ничего не оставалось делать, как принять их
приглашение.
Домой она пришла в одиннадцатом
густо пропитавший квартиру, резкий запах сигар. Ирина сразу
догадалась: Андрей закурил. Она распахнула дверь в его
комнату, слабо освещенную отсветом уличных фонарей,
проникающим в настежь распахнутое окно. Здесь, как и в
прихожей, тоже было накурено. Андрей в одних трусах лежал в
разобранной на диване постели и смотрел в потолок тупо и
неподвижно. На Ирину он не обратил никакого внимания, не
пошевельнулся, даже глазом не моргнул. "Что с ним?" -
молнией сверкнула тревожная мысль, но, стараясь быть
веселой, беззаботностью скрыть свою тревогу, она спросила:
– У тебя кто-то был? Так накурено, фу, ужасно!..
– Он не
отозвался. Она подошла к дивану и села. - Ты спишь,
Андрюша?
– Нет, - сухо отозвался он, враждебно нахмурившись.
–
Жду результатов твоего концерта.
Она расхохоталась каким-то деревянным хохотом,
невольным и явно неестественным, и хохот этот еще более
усилил и до того острое внимание Андрея. Лежа головой к
окну, он смотрел в ее лицо, на котором как-то уж очень четко,
явственно запечатлелись следы душевных страданий, упрямо
пытался понять, что с ней произошло. Потом потеплевший,
внимательно изучающий взгляд, его столкнулся с ее просящим
о помощи, беззащитным взглядом, и Андрей догадался в ее
невиновности, взял ее руку и положил себе на грудь. Она точно
ждала от него этого жеста, разрыдалась вдруг, хлынули буйные
слезы, горячая голова ее упала ему на лицо, и сквозь судороги
он слышал отрывистые бессвязные слова:
– Андрюша... Милый... погоди. Я все, все расскажу. Всю
правду. . Не солгу. Ни единым словом не солгу. . Верь мне,
милый. И если можешь - прости. Или убей, прогони меня.
Минут через пять она успокоилась и действительно
рассказала правду, горькую и трудную для нее, рассказала и
сразу почувствовала такое облегчение, будто с нее сияли
тяжелый груз.
– Ты веришь, веришь мне?!
– с лихорадочным упорством
добивалась она.
– Верю, Иринка, - сдержанно, но уже не холодно отвечал
Андрей. - И пытаюсь понять. Жизнь, конечно, не учебник
арифметики,
– Андрюша, милый... Я увидела тебя заново. Ты стал для
меня еще дороже. Мы будем жить еще лучше. Правда,
Андрюша? Ну скажи, что правда?
– Не могу лгать, Иринка, - ответил он после долгой паузы
раздумья. - Не знаю... Помнишь, ты однажды говорила о
гарантиях? Теперь я не могу дать такой гарантии.
– Андрюша, ведь ничего же не случилось. Ну что
случилось?
Он кашлянул в кулак. Она осеклась. И потом, помолчав,
уже негромко, рассудочно произнесла:
– Конечно, нужно время, я тебя понимаю.
– Именно, - отозвался добродушно он.
– Время - хороший
лекарь. Ты, как врач, должна это знать.
Глава шестая
Несмотря на летнюю пору, отходящая из Москвы
электричка не была, как обычно, заполнена так, что яблоку
упасть негде, и Андрей Ясенев свободно уселся у окна. Он
ехал в поселок, где жила Соня Суровцева. Убедив себя, что
убитая женщина с исколотыми шприцем венами и есть та
самая Соня Суровцева, которая месяц назад произвела на
него гнетущее впечатление, Андрей решил поехать к ней
домой, чтобы удостовериться в своем предположении и
выяснить многие необходимые следствию детали.
Уже с утра солнце неистово пекло. Синоптики наконец
пообещали в Москве и Подмосковье кратковременные дожди с
грозами и тридцатиградусную жару. Насчет обещанного дождя
Андрей был настроен скептически, а что касается жары - это
уже точно, синоптики не ошиблись, жара, как говорится, "была
налицо", даже утром.
Андрей сегодня не выспался. Он увидел и узнал новую
Ирину, неожиданную. Теперь, в вагоне, Андрей вспомнил
Иринины глаза. В них было все - кротость беззащитного
ребенка, нежное целомудрие девушки, безрассудство пылкой,
шальной натуры, воля сильного характера. От воспоминаний
радовалось и тревожилось сердце, не находившее покоя,
потому что рядом с приятными чувствами стояли сомнения.
Они мучили болезненной подозрительностью: а всю ли правду
рассказала ему Ирина?.. Нет-нет, он, конечно, поверил ей,
совершенно исключал подлую ложь, а все же сомнения тайком
пробирались в душу и тревожили. И хотя он стыдился этих
подозрений, гнал их прочь, покоя все-таки не было. Остался,
как оскомина, неприятный осадок.
Мысли об Ирине перебивались размышлениями о
трагическом происшествии, которое он должен расследовать.