Любовь моя
Шрифт:
— Я бы не совалась в эти дебри. Поставь перед собой вопрос: «Действительно ли я хочу того, что хочу?» Там же «песню пой да недосказывай», — с доброжелательной участливостью остерегла подругу Инна. — Все уши тебе проедят избитые лживые фразы. Уникальные вещи образуются из красивой несбыточной мечты, а тут такая… грязь. Она опустошает. Настигнет разочарование, а из него, ты же знаешь, один путь — в депрессию. Тебе это надо? Я бы нипочем не отважилась.
— От нападок представителей сильного пола в любом случае не убереглась бы. Под микроскопом стали бы рассматривать каждую фразу в поисках недостатков и недочетов.
— А я думаю, потому что мы с тобой слишком далеки от «политики» и различных ее проявлений. Мало ее понимать, надо вариться в этом котле, — сказала Инна и перешла к другому вопросу. — Ты часто мелькаешь на голубом экране, избалована вниманием. Один чиновник — мой приятель лично тому был свидетель — недавно выразил по этому поводу недовольство, мол, чаще меня «светится». Непредвиденный случай?
— Ну, значит, ждать мне отлучения. Попаду в «черный» список и больше не увидят меня читатели. А то и вообще вычеркнут отовсюду, — усмехнулась Лена. — Я это уже проходила: была в незаслуженной опале по навету конкурента на премию. Вырезали из всех телепрограмм. Бывало, смотрю: в кадре все, кто был на съемке рядом со мной, а меня нет! Потом руководство сменилось… Только запрещая, иногда, напротив, привлекают больше внимания.
*
— Лена, ты можешь одновременно писать для детей и взрослых? — спросила Инна.
— Не могу сдваивать, я слишком глубоко погружаюсь в выбранную тему. Она постоянно прокручивается в моей голове, рождая многочисленные мысли. Даже во сне. Когда я пишу о взрослых, то с трудом перестраиваюсь даже на беседы с детьми. И за другой сюжет не могу браться, пока с первым не разделаюсь полностью. А вот о детях для взрослых — могу. Подобные вкрапления для меня не редки.
— Я в школьные годы не догадывалась, что ты тяготеешь к литературе больше, чем кто бы то ни было из нас. Твои рассказы я воспринимала как нормальный естественный треп. Не вникала в них. А твою задумчивость приравнивала к печали.
— Во мне не видели этой любви даже те, кому по профессии положено было замечать, — усмехнулась Лена.
Лена вздрогнула от неожиданно прозвучавшего в тишине голоса Жанны. (Она все это время не спала?)
— Бог говорит с нами, в основном, через судьбы близких нам людей. — Жанна попыталась развить свое суждение, произнесенное ранее. Ей хотелось поговорить о богословии, о том, что ее трогало. Но она опять не получила поддержки и тогда коснулась темы, интересующей всех присутствующих.
— В четырнадцать лет без поддержки отстоять свое писательское кредо было бы нереально, — сочувственно заметила она.
— Вы таки будете смеяться, но в детстве я начинала пописывать стишки после того, как меня поразила одна строчка: «Ночь обложила небо звездной данью». Я даже в областную газету их посылала, но скоро поняла, что бесталанна, — с трогательным смущением поведала Аня. И вдруг смешно раздвинув седеющие брови, и растеряно захлопав белесыми ресницами, рассмеялась так искренне и заразительно, что Инна подумала удивленно: «Неужели над собой, над своей наивностью?» И все равно не удержалась от того, чтобы ни подразнить Аню:
— И тут ты в пролете. А я-то надеялась на великие
— Неуемное у тебя воображение. Мне это не грозит.
— Не могу противиться приятным желаниям.
— Это обнадеживает, — не осталась в долгу Аня, делая вид, будто не поняла шпилек.
Лена строго взглянула на Инну, мол, не напрягай Аню. И тут же подумала: «Говорит Инна одно, а в интонации звучит совсем другое. Но именно в ней суть произносимого. Больше чем в интонации раскрыться невозможно. Соврать голосом трудно. Хоть одной нотой да прорвется ложь или то, что хочется скрыть. В словах Инны сейчас проскакивает горькая веселость. А сердечко-то ее взвывает и постанывает. И еще много чего в нем, о чем не хотелось бы сегодня думать. Все-таки сегодня праздник встречи».
И продолжила уже вслух:
— Так вот, что касается прогнозов: мы часто бываем недостойны своего призвания. Боимся, мелочи жизни заслоняют его от нас и своя удобная уютная ложь. Распыляемся, недостаточно трудимся. Я не о тебе, Аня.
Разговор подруг застыл на этой серьезной ноте.
21
— Лена, какая книга у тебя настольная? Кто украшает нынешний пантеон твоих богов-писателей? Кто на самой его вершине? Я имею в виду русскую словесность. Некрасов, Лермонтов. Продолжи список, — попросила Инна.
Но Жанна как чертик из старинной шкатулки «выскочила» со своими эмоциями:
— Максим Горький — мое потрясение юности. Сначала восхищала его родственная с моей восторженность. Он был поэтом в прозе и возвышал человека. Ранний Горький звучал во мне колоколом. Я слышала в его словах идею Третьего Завета, о которой мне рассказывала неродная бабушка: явится Мать, мать-Богиня и придут перемены. Потом романтичное босячество из него ушло… и меня убили его «свинцовые мерзости» и «страсти-мордасти». Тогда-то одним днем закончилось мое детство. Горький хотел быть вне политики, но она — концентрированное отображение морали общества, и он не мог примирить в себе знание правды… эту зубную боль в сердце. Он был чистой личностью в грязном мире и одновременно человеком невероятно противоречивых страстей.
— Я тебе больше скажу: амбициозная идея-фикс о перековке и создании нового человека… — начала было Аня.
— Горели единым желанием?.. Мы увлеклись. Я отвечу Инне. На каждом жизненном этапе у меня разные имена в приоритете. Например, Пушкина я поняла и оценила много позже Некрасова, после многократного обращения к нему. Великие произведения многослойны и ни один ответ даже самого гениального человека не исчерпает их сути… У каждого из нас свой Пушкин, — сказала Лена задумчиво. — Возьми, например, гениальные эпиграфы к «Евгению Онегину»… Учитель должен понимать такие вещи и доносить детям.
— К концу жизни понять… и умереть с Пушкиным в душе, — пробормотала Инна.
— Нравятся разные авторы, потому что постоянно меняешься. И эта смена предпочтений, как символ несовершенства и роста души любого человека, — сказала Аня.
Инне расхотелось продолжать разговор в том же духе, и она спросила Лену:
— Откуда у тебя тяготение к крупным формам?
— Я всю жизнь была в тисках обстоятельств и только в книгах могла позволить себе расслабиться, — призналась Лена и добавила с улыбкой: