Любовь моя
Шрифт:
Жанна побледнела. Вопросы один за другим вспыхивали в ее мозгу все быстрее и быстрее. Она не могла сосредоточиться.
— Разгромное высказывание. Кому бы говорить, а кому и помолчать… эксперт-недоучка, — наконец с расстановкой произнесла она.
— Самоучка.
— Это твои собственные измышления? Я бы поняла, если бы зависть… Но ведь просто так ляпнула. Как собачонка спросонья в ночи брехнула. А-а… что с тобой говорить! Тебе бы только развенчивать. Нет предела некомпетентности. Никто тебя не заставляет любить Чехова, — как личную обиду восприняла шокирующие слова Инны Аня.
— Весь мир признаёт, а она так умнее. Это результат твоего феноменального
— Собственно, своим ощущениям я доверяю только наполовину. Нет, я, конечно, читала у Дмитрия Быкова, что Чехов — мастер стеба, что он не смешит, потому что его изысканный юмор закопан глубоко, и надо суметь его извлечь и понять. А это не всем дано. Но по мне так он скучен и тосклив… Не мне выражаться обтекаемо и уклончиво.
— Он не из тех, под музыку которых хочется пуститься в пляс, — зло заметила Аня.
— Да пошутила я. Неудачно пошутила, — примиряюще сказала Инна, чувствуя, что желая показаться экстравагантной, перешла все границы. — Лгать не умею, а приврать и присочинить люблю. А это, как вы понимаете, разные вещи.
«Реакция усталого и больного мозга? Хотя на фоне болезни и постоянной неудовлетворенности жизнью, ее желание с головой уйти в мир радостной или хотя бы веселой литературы вполне естественен, — подумала Лена. Ей хотелось хотя бы для себя как-то оправдать свою подругу. — Для кого как, а для меня мозаика характера Инны прежде всего содержит преданность, искренность, житейский ум, повышенную возбудимость… и неожиданную слабость. С ее-то синдромом отличницы: все успеть, все сделать лучше всех! Прекрасный, милый человечек редкой доброты, но с некоторыми… заскоками. Все мы в некоторой степени…»
— Крепись, чёртушка! — шепнула она подруге на ухо и уже чуть громче для всех добавила:
— Недавно памятник Чехову скульптора Аникушина видела. Что-то от Христа в лице писателя разглядела. И в фигуре, и в динамике. Удивительная пластика. Смотрит вдаль и будто пророчествует. Сразил меня, впечатлил. Талант этого скульптора тревожит и восхищает… А тот его памятник, — который Пушкину, — я давно видела.
Лена попыталась увести подругу от темы, грозящей великому писателю примитивным и пошлым обсуждением.
— Ты тоже по мозгам бьешь и не чураешься дидактики, — не сменила выбранного направления и тона Инна.
— Это плохо? — удивилась Аня.
— Чехов не был склонен назидать, — сказала Инна.
— Он гений и другими методами достигал желаемого результата, — объяснила Лена.
— Гений один — Творец, Бог.
— Жанна, спустись на Землю, — попросила Аня.
— Я недавно перечитала рассказ Чехова «Палата № 6» и впала в депрессию. Этого он добивался? Для меня притяжение не любой талантливости безусловно, — снова начала раздражаться Инна.
— Ты «под настроение» еще и «Черного монаха» возьми почитать, — насмешливо предложила Жанна.
— Не хочу, своей тоски перехлест. После его комедий жить не хочется.
— Чехов считал, что не стоит мешать людям жить в мире грез, — задумчиво напомнила Аня. — Может, он и прав.
— Инна! До чего додумалась! Депрессия из-за Чехова? Ты Платонова вспомни, — возмутилась Жанна. — Лена, чьи произведения больше всего вгоняют тебя в тоску?
— Их влияния нельзя сравнивать. Чехов сражает
— Все относительно, — неопределенно пробурчала Инна, не желая спорить с подругой. — Недавно я читала внучатой племяннице номинированную на премию повесть о войне и притеснении малых народов, о том, как они голодали. И вдруг малышка задала мне неожиданный вопрос: «Тетя в книжке рассказывала, что несчастные переселенцы, вернувшись на родину, ели лепешки, орехи, мед и сливочное масло, а твоя бабушка в войну и после нее питалась картошкой и сухарями, но не считала, что голодала. И ты в детстве не пробовала таких деликатесов. Как это понять?» Я растерялась и не смогла политкорректно ответить ребенку. Не компостировать же девятилетней девочке мозги теорией относительности?
— Тебя перемкнуло? Не поверю, — усмехнулась Жанна.
— Не перестроилась. С нашим-то ориентированием на дружбу народов, на постоянную их поддержку и подпитку…
— Ясно, — кивнула Жанна.
— В пятнадцать лет хочется улететь в небо на воздушном шаре, чтобы чудесным образом избежать проблем или развеять тоску, — сказала Аня. — А в нашем возрасте требуется иное лекарство.
Лена понятливо качнула головой.
— В юные годы постылая жизнь, «веселая» есенинская тоска и депрессия? — растерялась Жанна.
— У меня — да, — едва выдавила Аня, а через минутную паузу добавила:
— И плющило, и вышибало как пробку из бутылки шампанского, и покончить с собой хотелось.
Вникать в беды Аниной юности и признавать правоту ее слов Жанне не хотелось. Она уже перебрала негатива по самую макушку. «Друзья аттестуют меня как непревзойденного оптимиста, а здесь я за один день сдулась. Поместить бы Аню в мою компанию, чтобы не кисла и не ставила под сомнение радости простых житейских истин», — вздохнула она устало.
«Глаза у Ани всегда грустные, потому что слишком рано узнала и поняла много плохого: арест родителей, детдом. А другой проживет семьдесят лет, но для него так и останется самым страшным событием жизни не выигравший в детстве лотерейный билет. Встречала я такие экземпляры с биографиями без потрясений и катаклизмов», — сквозь затуманивающую ее мозг пелену наплывающей дремы мысленно отреагировала Лена на печальные слова Ани.
*
— …Ты не права. У настоящего писателя его истинные взгляды видны и без сознательного подчеркивания и выпячивания. А особенности языка он употребляет, как средство углубления достоверности или тонкого очарования читателей. Я обожаю изучать художественные особенности произведений, и все же для меня самое главное в них — правда жизни. Мне смысл важнее метафор. Но писать о современности надо языком, на котором говорит основная масса людей, — заявила Аня.