Любовь на грани смерти
Шрифт:
И, словно подтверждая мои мысли, он до боли сжимает мои плечи. Наказывая очередным поцелуем, хрипит:
— Моя! Ты только моя!
Смотрю на закрытые двери, понимая, что сегодня мне отсюда не вырваться и не уйти. Не для себя он их закрыл, для меня. Очерчивая границы моей свободы, утверждая правила моей новой роли.
Я пытаюсь отстраниться:
— Леон, мне в душ нужно. Я же целый день на огороде работала. У родителей только ванна. Её долго принимать, я не хотела опаздывать.
— Да, конечно, идём.
Вместе раздеваемся и заходим в душ. Несколько минут я наслаждаюсь сильными струями
Мужчина терпеливо ждёт, пока я слегка подсушу свои волосы, затем берёт за руку и ведёт … не в спальню, а в гардеробную. Там, напротив большого высокого зеркала стоит широкое мягкое кресло. Теперь Леон набрасывает на него простынь. В углу кресла что-то лежит. Видимо, Бесов принёс, пока я сушила волосы. Но, что там такое, рассмотреть я не успеваю.
Леон садится в кресло и притягивает меня к себе на колени. Но сажает спиной к себе. Нажимает рукой на бёдра, заставляя широко развести ноги.
— Что ты задумал? — всё же спрашиваю я.
— Ничего. Побыть с тобой наедине. Полюбоваться, немного приласкать, — шепчет мне в ухо. — Я целый день за тебя боялся. Но я не хочу, чтобы теперь боялась ты. Постарайся мне довериться. Хочешь меня, Лиз?
— Хочу, — выдыхаю в ответ. Поворачиваю голову и касаюсь его губ своими. — Леон, я понимаю сколько сегодня доставила тебе неудобств. Но это моя жизнь. Ты уйдёшь, а она останется. Я рождена для неё, а не для тебя.
Он ничего не отвечает. Собирает мои волосы в кулак левой руки и чуть оттягивает назад мою голову, прижимая к своему плечу. Двумя пальцами правой нежно гладит моё лицо, нажимает на губы. Я приоткрываю, впуская их в рот. Облизываю, затем посасываю. Мне нравится касаться языком его кожи, чувствовать, как по телу разливается тепло приносящее с собой возбуждение.
— Хорошая девочка, — шепчет он.
Убирает пальцы и ведёт руками по моему телу, доходит до груди и подкладывает ладони под полушария, начинает ласкать пальцами соски. Набухшие вершинки превращаются в тугие камушки, от которых по телу расходятся разряды тока. Я невольно двигаю бёдрами, развожу их ещё сильнее и пытаюсь тереться лоном о напрягшийся твёрдый член.
— Не торопись, — предупреждает Леон. — Нам некуда спешить, никто не помешает. Мне нравится смотреть на тебя, нравится твоя светлая кожа. И то, что здесь ты тоже светлая и розовая.
Он ведёт пальцами по животу, касается чувствительного бугорка клитора. Токи возбуждения, жалящие моё тело, моментально становятся острее.
— Леон, — я выгибаюсь под его пальцами и осыпаю короткими поцелуями его шею и подбородок. Он прикрывает глаза, наслаждаясь этой простой лаской. Ему нравится!
Пальцы соскальзывают с чувствительного бугорка и раздвигают нижние губки, несколько минут легко трут их, затем проходятся по краю лона. Я решаюсь и задаю вопрос, о котором давно думала:
— Когда ты рассматривал те присланные фото, то сказал, что там точно не я. Откуда ты узнал?
— У той девушки, на фото, здесь было всё очень идеально. У тебя же один лепесток
— Требуются? — удивляюсь я.
— На самом деле наложниц для гаремов падишахов, султанов и так далее, отбирали совсем не по красоте лица. А вот по этому самому месту. Считалось, что самые красивые девушки — это те, у которых маленькие пухлые губки красиво обрамляют розовое лоно. При возбуждении они становятся ещё более пухлыми, на них начинает блестеть смазка. Со стороны смотрится, как лепестки цветка, покрытого капельками росы. А внутри прекрасная розовая серединка. Может, поэтому так высоко ценились блондинки, ведь у них между бёдер всё светлое, никакой пудрой замазывать не нужно.
Мужчина ведёт рукой чуть выше, сжимая пальцами гладкий холмик и продолжает рассказ:
— Этот холмик тоже должен быть не слишком большим и не слишком маленьким. Примерно, как у тебя.
— То есть, сверху ещё ничего, а снизу — подкачало, — выношу я вердикт сама себе. — Меня бы в гарем не взяли?
— Скорее всего, посмотрели бы на другие таланты, — улыбается мужчина. — Мне всё нравится. Кстати, сейчас я тебе говорил про арабов. Многие причисляют к ним народ моей страны, считая, что мы одно и тоже, если исповедуем ислам. Но это совсем не так. Афганцы и арабы — мы совсем разные. И толкования веры у нас разные. Как-нибудь я тебе об этом расскажу, но не сегодня.
Он снова целует меня, продолжая ласкать между бёдер. И первым разрывает поцелуй. Берёт мои руки и заводит за спину, связывая своим галстуком, лежащим на спинке кресла. Я только теперь обратила на него внимание.
— Не бойся, Лиз, — шепчет, глядя мне в глаза. — Ложись, как тебе удобно. Расслабься. Вот так. Хочу смотреть на тебя, покорную, в моих руках.
Достаёт флакончик со смазкой, наливает на пальцы и растирает мне между ног, медленно, но глубоко проникая в лоно. Само проникновение мне очень приятно, но смазка…
— Зачем? — поднимаю голову, пытаясь поймать его взгляд. — Я и так тебя хочу.
Но он следит за своими пальцами:
— Я не буду нежным, Лиз. И быстро не будет. Твоей естественной смазки не хватит. Смотри, какая ты влажная. Смотри в зеркало, Лиз.
Несколько минут я действительно следила за его руками, привыкая к тому, что не стоит дёргать собственными.
— Не бойся, Лиз. Доверься, — снова прошептал мужчина, медленно проводя по моему плечу уже знакомым мне … кинжалом.
— Леон! — закричала я.
— Тихо-тихо, не дёргайся. Лезвие очень острое. Я не забудусь. Этого не произойдёт. Но ты не должна дёргаться. Если станет настолько страшно, что ты не сможешь с собой справиться, тогда мы прекратим. Но сначала давай попробуем. Я очень хочу, чтобы ты была смелой девочкой. Ты ведь очень смелая девочка, Лиз.
Я киваю.
— Леон, но это ведь не тот кинжал, которым …которым ты…
— Нет. Тот был обычным. Мы сразу от него избавились. Зачем хранить улику? Этот очень старый, передаётся по наследству. Всё, что у меня осталось от отца, как у тебя — фото, — медленно проговорил мужчина. — Стас рассказал тебе не только это. Он сказал тебе имя. Я хочу услышать, как ты его произносишь.