Любовь на грани смерти
Шрифт:
Но размышлять времени нет. Быстро перелезаю через софу и бегу к унитазу. Едва успеваю наклониться, как весь ненужный мне сегодня ужин оказывается снаружи. Рвота одним разом не ограничивается. Вернувшиеся воспоминания провоцируют спазм за спазмом. Меня давно так не выворачивало. Почти сразу накатывает слабость и оцепенение. Кое-как убрав растрёпанные волосы с лица, сажусь на прохладную плитку и прижимаюсь лбом к такой же холодной стене. Скорее всего, вытошнит ещё раз. Сил попробовать справиться с собой не осталось. И добежать обратно я не успею. Не хочу бежать. Набегалась. Мне тоже нужна передышка.
Наверное,
— Нет, не нужно. Больше не нужно…
— Лиза, что … что случилось? Это из-за меня?
— Где она? — я всё ещё не могу понять где сон, а где явь.
— Кто, Лиза? Кроме нас здесь больше нет никого.
Пытаюсь сфокусировать мутный расплывающийся взгляд.
— Она приходила, она была здесь…
— Никого не было, только я. Я один, Лиза. Почему кровь? Нужно в больницу, да? Где тебе болит? Девочка моя…
Мужчина поднимает меня на руки и несёт к дверям. Я немного прихожу в себя.
— У меня ничего не болит. Не нужно в больницу. Лучше в душ. Ты тоже испачкался.
— Лиза, у тебя кровь. Нужно, чтобы врач посмотрел, — настаивает Леон.
— Не нужно. Пятна уже подсохли. Это женские дни. Они не полностью закончились. Мне было плохо вчера и сегодня, поэтому всё ещё мажется. Нужно в душ и попить.
Бесов трогает мой лоб.
— Тебя сегодня и раньше тошнило?
— Да, утром.
— Почему ты не сказала? Не нужно было вообще в офис ехать!
— Можно мне попить?
Мужчина кладёт меня на кровать, закутывает в одеяло и, натягивая на ходу брюки, выходит из спальни. Вскоре возвращается с бутылкой минералки и простой воды. В другой руке стаканы и пакетики с порошками.
— Пей понемногу минералку, а я сделаю тебе раствор.
— Что это?
— Специальный состав, который рекомендуют пить при рвоте и других состояниях, когда организм теряет много жидкости. Восстанавливает баланс солей и электролитов. Тебе нужно за два часа выпить два стакана. Пробуй.
Раствор оказывается соленым на вкус и пьётся достаточно легко. Я пью его вперемешку с минералкой. Мне так лучше заходит.
— Пойдем в душ, — предлагает мужчина.
— Не знаю, всё ещё мутит, — сомневаюсь я.
— Вытошнит так вытошнит, я уберу.
Шевелиться мне не хочется, и я просто стою, пока Леон меня умывает. Вытерев, приносит одну из моих ночных рубашек.
— Нужно трусики и прокладку, — прошу я.
— Не нужно, — не соглашается он. — Я всё равно буду дёргать тебя каждые пять минут и смотреть. Так лучше. Посиди, я перестелю простыни.
Пока он занимается кроватью, я беру чистое бельё и делаю то, что хотела. Мужчина хмурится и тянет с меня бельё.
— Покажи.
— Всё чисто. А оттого что ты постоянно там будешь лазить пальцами, будет ещё больше мазаться. Леон, это не из-за тебя. Я точно знаю.
Выпиваю очередной стакан разведённого раствора. Мужчина садится, прислоняясь спиной к спинке кровати и берёт меня к себе на руки.
— Расскажи, Лиза. Кого ты боишься? Расскажи мне.
— Сомневаюсь, что это входит в ваши обязанности по отношению к наложнице, — произношу я, удобно устраиваясь на его коленях. — Всё прошло, Леон.
— Ты моя, Лиз.
«От тебя, Леон, меня нужно защищать только от тебя», — думаю я, но вслух не произношу.
Он выключает ночник, погружая спальню в темноту. Чуть покачивает в своих руках моё усталое тело.
— Расскажи мне, Лиз.
Понимаю, что не отстанет. Может, об этом всё же нужно с кем-то поговорить. Он единственный, кому я могла рассказать подобное:
— В девять лет я попала в больницу. С тяжелым бронхитом и хрипами в легких. Долго держалась высокая температура. Помню, мне было очень плохо. Меня оставили одну в палате, потому что было лето и отделение оказалось совсем пустым. Наделали уколов и надавали таблеток. Видимо, они не очень помогли. Среди ночи пришла огромная, толстая тетка и приказала мне снимать трусики. Как же я тогда испугалась. Ведь мне всегда говорили, что девочке ни перед кем нельзя снимать нижнее белье. И очень стыдно, если само белье кто-нибудь увидит. А эта тетка перевернула меня на живот и что-то засунула мне, приказав тихо лежать. Я даже не поняла, куда и что. Про свечи я вообще тогда ничего не знала. Затем я целую ночь не спала, боясь, что она придет это доставать. А утром у меня открылась рвота. До сих пор, если я чего-то очень боюсь или чувствую себя противно и мерзко, меня начинает тошнить. Тот случай засел в моей памяти, наверное, до конца жизни. Очень долго было ощущение, что надо мной надругались.
— Ты с кем-то об этом говорила?
— Нет. Тогда мне было очень стыдно. Теперь я понимаю, что это всего лишь детский комплекс и страх. И никто, кроме меня, с этим не сможет справиться, — прошептала я. — Теперь темно и я могу об этом говорить. Всего лишь глупое воспоминание.
— У тебя ведь была мама. Почему ты не рассказала ей? — удивился мужчина. — Это естественно.
Я не знала, что ему ответить.
— Ты же решил стать моей мамой, вот, тебе и рассказала.
— Если я тебя поцелую, не вытошнит? — тихо произнёс он.
— Не вытошнит.
Я дремала и просыпалась. Леон тоже почти не спал, разводя мне новые порции раствора и постоянно заглядывая в трусики. Уже под утро мы забылись крепким и глубоким сном. Но откуда-то из темноты вышла страшная тётка и засмеялась мне прямо в лицо:
— Была наложницей, а станешь рабыней, — и протянула ко мне свою руку с длинными и толстыми пальцами.
Я закричала, пытаясь уйти от мерзкого прикосновения.
— Всё хорошо, я рядом, я с тобой, — Леон гладил меня по голове, покачивая в своих руках. Несколько минут я наслаждалась теплом и близостью его тела.
— Который час?
— Почти двенадцать дня, — мужчина подтянул на мне одеяло. — Мы не одни.
Я выглянула из-за его плеча. На софе сидел Стас. Пока я спала, мужчины что-то обсуждали. У обоих были хмурые лица.
— Что-то случилось? — поняла я.
— Пока нет, — медленно произнёс Леон. — Только подозрения. Не стоит забивать ими твою голову. Никаких веских доказательств не нашли. Но в ближайшие несколько дней не отходи от меня ни на шаг. Хорошо? Ни с кем, даже, если этого человека ты знаешь больше, чем саму себя. Не верь ничему, кто бы что тебе не сказал. Обещаешь?