Любовь нам все прощает
Шрифт:
Глава 1
«Я тебя не удержу! Слышишь? Не удержу… Не отпускай! Что ж ты делаешь? Нет! Нет! Нет!»
Звучит, конечно же, по-скотски, но обещание я реализовал, и да — не удержал. Какой у него безумный взгляд, словно человек глаза теряет — они выпучиваются, как будто из орбит выскакивают, от заоблачной температуры их объем стремительно расширяется, и ясно голубые желатиновые шары норовят покинуть на хрен слишком тесные глазницы; а рот — безобразная рваная черная дыра с безмолвным адским криком «А-а-а!», торчащие, как палки рваного штакетника, отбеленные ровные острые зубы, высунутый до подбородка ярко-алый рыхлый язык —
«Ты виноват! Виноват! Только ты, Сережа! Слышишь? Это же… Что ты за человек такой! Я выиграл, сволочь, а ты вот проиграл! Она со мной… Отвали на хрен!».
Он ведь толкает меня? Точно, твою мать! Толкает и, раскинув в стороны руки, по-тараканьи дергая ногами, на асфальтовое дно стремительно летит. Моргает, подмигивает, кокетничает сука, заигрывает, к себе зовет, на пир кровавый приглашает — нет-нет, безумный бред или мне просто показалось! Закрой глаза, закрой их, я тебя прошу… Удар, шлепок, кровавое пятно — истошный крик ползающей передо мной зареванной девицы, скрипящей мерзкими словами:
«Ненавижу тебя! Убийца! Иди к черту, чокнутый самодур! Тряпка! — Ты чего, Кать? Не понимаю! Я думал, что ты серьезно. Ведь говорила, что устала, хотела отдохнуть, сменить обстановку и формат наших отношений. Неправильно, что ли, твои знаки прочел? Ты разве… — Больной придурок! Какие знаки, идиот? Никогда тебя не любила, ты омерзительное чмо. Тебя сейчас только это интересует? Бессердечное дерьмо! Тебе вообще лечиться надо… Думаешь, все позволено, потому что ты Смирнов! Ты молодая вошь и гнида на теле своего великого отца! Вундеркинд? Задрот и конченый ботаник — вот ты кто! — Кать? — Сдохни, мразь! Отойди от меня. Господи! Ну кто-нибудь вызовите скорую? Я вас заклинаю! Уйди от меня, кому сказала! НЕ-НА-ВИ-ЖУ!»…
Резко, словно от толчка в макушку, просыпаюсь и пытаюсь осознанно смотреть вперед и прямо — на белоснежный потолок. Какое-то темное расползающееся пятно по центру — паук, муха, клоп или черный жук? Что за жирная точка? Грязь, плесень или нашествие первородной тьмы?
— М-м-м, — Элизабет стонет и щедро потчует мой рот густыми ярко медными волосами.
— У! — пытаюсь снять ее с себя — нет, что-то я не в силах, ни хрена не получается. — Лиз, слезь с меня, пожалуйста, тяжело дышать…
Голова раскалывается, а мозг бездонной пустотой играет и оглушительным набатом звучат его последние слова:
«Ты проиграл! Ты проиграл! Ты проиграл… Серый, просто отпусти меня!».
— Сережа? — сонно спрашивает. — Что-то случилось? Тебе плохо? Что-то беспокоит? М?
— Нет, ничего, — отворачиваю от нее голову и, прищурившись, рассматриваю зашторенное красной тряпкой огромное окно. — Мне хорошо. Ты ведь со мной, значит, все отлично, — знаю, что звучит до пошлости неубедительно, но так и есть — нормально и легко, по крайней мере, спокойно и ах как нестроптиво — просто феерично. — Спи, сладенькая булочка! Тихонько полежи еще.
Трогаю ее упругий задний мячик, а Лиза выгибает спинку и мурлычет:
— Мр-р-р, который час, sweetie*?
— Очень рано, — вздыхаю и закрываю глаза — надеюсь на «еще чуть-чуть поспать». — Думаю, часов пять или шесть утра…
«На слабо, умник? — Не думаю, не стоит и, если честно, не хочу и абсолютно в этом не заинтересован! — Вот как! Сдрейфил значит — так и есть! Ты ведь высоты боишься, папенькин сынок? Ага? Я прав? Твою мать! Просто обоссаться от смеха! Сосунок забитый! Фобии, фобии, фобии! Кто бы мог подумать, Серго? Ты же вроде как… — Закрой пасть! Не раздражай меня! Чего прицепился? —
А-а-а-а! Как давно я не видел эту пеструю картинку. Десять лет прошло, а словно только вот вчера случилось. Десять беспокойных лет — плешивому псу под хвост. Сухой остаток — адская головная боль, тошнота, словно при контузии головного мозга, сухость во рту и огромный, не помещающийся в глотке, неживой чужой язык.
— Лиз…
— Му-а? — скулит.
— Может быть, немножко порезвимся, а? Помочь не хочешь? — запускаю руку под одеяло, трогаю ее вздрагивающий живот, уверенно шагаю пальцами вниз, нащупав холмик, опускаю ладонь и с усилием сжимаю розовую мякоть. — М-м-м-м, хочу тебя, — переворачиваюсь на бок, меняю быстро руку, движения не прекращаю, освободившейся конечностью притягиваю женскую макушку к основанию своей шеи и с хрипом в голосе шепчу. — Прости, что сонную беру. Детка, раздвинь немного ножки. Вот так!
— М-м-м, — она беспрекословно выполняет, тихо стонет и выставляет маленькие ладошки мне на грудь, пытается оттолкнуться — сильно извивается и сукой, повизгивая, жалобно пищит. — Это больно, Сережа. А-а-а-а! Больно… Медленнее, пожалуйста… А-а-а-а!
На ее просьбы не реагирую, молчу и долбано надрачиваю женскую плоть. Лиза прикусывает нижнюю губу, освободившись от моих оков, все-таки раскидывается на кровати и приглашает:
— Хочу внутри, Сережа. По-настоящему, м?
— Угу, — быстро подминаю под себя податливое модельное тело, направляю член рукой и вхожу в неподготовленное узкое нутро без промедления, — хо-ро-шо! Сука, горячо…
Ни хрена сейчас перед собой не вижу — только пелена и…
Вытаращенные на меня в безумии глаза!
Разверзнутая пасть! Проклятия, проклятия, долбаные крики, визг, брань…
И… Громкое женское дыхание с нужным на сейчас ответом:
«Да! Да! Да!».
— Вот так! Еще, Сереженька. М-м-м, хорошо.
— Нравится? — задушенно шепчу и то ускоряюсь, то замедляюсь, подстраиваюсь под ритм пульсирующей крови в звенящей от накопленной пустоты башке. — Нравится? Так? Так? Так?
— Да! Да! Продолжай…
«Тюфяк! Слизняк! Ты высоты боишься? Серьезно? Как же ты служить собираешься? Страна в опасности, когда такие специалисты рядом ходят! Да сильный папа купит все! Чего я так переживаю? Все заметано и под Смирновых все заточено! Весь город пашет на вас! Долбаные пожарники, ха-ха, взяточники и вымогатели! — Заглохни! Не трогай моего отца! Закрой гнилую пасть, урод! — Нога на парапет, Серго! Ты подссыкаешь, мальчик? Уже в штаны по-крупному сходил…».
Прикрываю глаза и одной рукой зажимаю девчонке рот — она мычит и бешено вращает головой: