Любовь одна – другой не надо

Февраль

Дочь… Дочечка… Доченька…

У Вас будет девочка. Или у Вас родилась дочь. Или вес Вашей малышки составляет всего лишь два килограмма и несколько незначительных для тебя, но крайне важных для крошки, граммов… Как котенок, крохотный детеныш, молокососущее живое существо. Да как угодно!

Господи! Это ведь все случилось с нами вчера! Нет! Позавчера! А может быть сегодня? Казалось бы, вот только несколько несчастных дней назад запыхавшийся молодой врач городского родильного центра, стягивая с лица операционную маску и вытирая пот с чересчур выпуклого лба, воодушевленно и в то же время с огромным облегчением сообщил мне, беснующемуся возле

входа в хирургическое отделение, о том, что:

«Позвольте поздравить Вас, Юрий Николаевич! Операция прошла успешно, с Вашей женой еще работают, но опасности уже нет. А у Вас девочка и мальчик! Вес патологически мал — не мудрено, все-таки прогнозируемая двойня. Марина не шутила с нами на столе, а мы не стали принимать тяжелые решения, дали ей шанс, но на будущее, пожалуйста, имейте в виду… Ей ведь не рекомендовано…».

Да-да, конечно, я все понял и… Бесконечно рад!

Неужели я все и сейчас прекрасно помню, до мельчайших теперь уже никому не нужных подробностей? Акушер ведь именно ее, дочь, тогда выделил первой! Почему? Из-за времени появления на свет — выскочила раньше брата, просунулась без очереди, спешила на распродажу или на встречу к своему сбрендившему тогда от счастья отцу, или из-за хрупкого «тоннажа» — маленькая весовая категория ввиду наличия по соседству крохотного родственничка, или все же из-за ее половой принадлежности, мол, он врач, мужчина, а она девчонка, малюсенькая женщина, которую нужно по всем правилам, установленным в этом несправедливом мире, пропускать вперед? Или из-за того, что она красавица, умница, восхитительная и обворожительная малышка, которая от всей своей крохотной души улыбнулась ему тогда, тем самым выторговав себе первенство появления на свет. Не знаю! Хрен его теперь поймет! Но в голове по-прежнему звучит то сообщение:

«У Вас дочь… У Вас дочь… У Вас дочь…».

— Родной?

Жена, открыв пассажирскую дверь, протягивает мне большой бумажный стакан с парующим кофе. Устал ждать, пока она добудет это общепитовское, наверняка автоматное, пойло.

— Спасибо, — забираю тару и слежу за тем, как Марина усаживается в свое кресло. — Почему так долго? Ты грабила банк? Заложники? Полиция? Твой адвокат в пути застрял, у случайных свидетелей в твою пользу показания снимал? Большой залог, родная?

— Там просто была большая очередь. Успокойся, Юра. И я, если честно, немного заблудилась на обратном пути. Сто лет не была здесь. Некого было встречать. Позволишь? — направляет ко мне руку, чтобы взять свой стакан.

Молча передаю и утыкаюсь взглядом в лобовое стекло. Больше… Пока… Мне нечего любимой женщине сказать.

Приоткрыв пластиковую крышку, жена интеллигентно обнюхивает дымящееся содержимое, а затем прикладывается губами к закрученной картонной кромке.

— М-м-м, да-да, — облизывается и мило улыбается. — Юрочка, ты знаешь, кофе здесь не плох. Очень неожиданно, как для аэропорта.

Хмыкаю и откинувшись на подголовник с отставленной рукой, зажимающей горячий стакан, поднимаю к небесам глаза.

— Это ведь навсегда, леди? — шепчу куда-то вверх, в потолок своей машины. — Она возвращается домой на долгий срок? Навечно?

— Я настояла на постоянном проживании, она не стала возражать, сопротивляться. Похоже, выбора у нее нет. Все кончено, развязаны семейные узлы и потом, она там совсем одна, а здесь все-таки мы, ее семья, ребята, племянники, мать, отец…

— С ним все? — обрываю и резко перевожу взгляд на пассажира. — Порадуй меня, Марина. Одно твое положительное слово или утвердительный кивок, и я буду счастлив как никогда. Вру-вру! Со дня нашей свадьбы это будет второе радостное событие… Не-а! Опять брешу. Пожалуй, с рождения внучат! Тогда, м-м-м, третье? Итак, леди, да или нет?

— Да, — опустив глаза, спокойно отвечает.

— Развод оформлен? — шиплю и понижаю тон. — Официально? Как положено? По закону? Еще разок скажи, что «да»!

— Это важно? Она ведь…

— Свободна? — усиленнее транслирую надежду в голосе.

— Наташа разведена, Шевцов. Все! Там конец! А вот ты, родной, драматизируешь ситуацию так, словно мы вытаскиваем ее из рабства.

— Хорошо, что у них не было детей, — громко выдыхаю и прикладываюсь к своему стакану, прикрыв

глаза, отпиваю, глотаю, и еще раз повторяю. — Не было детей, не было детей. Этот факт значительно упрощает ситуацию. Но все будет! Все будет, все будет… — шепчу, как заведенный, и на финал, по-видимому, блаженно лыблюсь, как умалишенный черт.

— Родной!

— Да? — отпиваю, затем причмокиваю, раскатывая кипяток по нёбу, смакую черный кофе. — Внимательно!

— Ты сейчас радуешься, или что? Как это все прикажешь понимать? — косит глазом и поджимает пальцы на мною окольцованной несколько лет назад тоненькой руке. — У них не было детей — это ведь огромная проблема, а тебе как будто радостно.

Заводится Марина! Прекрасно, мне того и надо! Значит, мы еще с ней какую-никакую сумасшедшую жизнь живем.

— Именно! Я доволен. Да-да, я весел и слегка одухотворен, если угодно. Он и моя Наташа, это как Дед Мороз и Снегурочка. Дедушка и его внучка. Твою мать! Даже вспоминать противно. Смотри-смотри, у меня даже мурашки выступают, волосы дыбом встают, загривок гребнем выпирает. Бр-р-р-р! Похотливый иностранный старый сноб.

— Перестань, Шевцов, — шипит жена. — Это как-то подло! Ты ведь ее отец… Мы сейчас говорим о дочери и ее бывшем муже.

— То-то и оно, Марин. Моя дочь жила не с мужем, а с отцом. С отцом! Естественно, не родным! — несколько раз бью раскрытой ладонью по рулевому колесу. — Сколько ему там стукнуло? Шестьдесят? Шестьдесят с копейками? Это же…

— Замолчи, — шикает и хлопает сжатым кулачком по бардачку. — Закрой рот, Юра.

— Она спала со старым хрычом, у которого… Господи! Куда он, вообще, лез, и на что, в конце концов, рассчитывал? Все закономерно и очень предсказуемо. В два раза старше! В два, гребаных, раза, Марина! Вдумайся, пожалуйста. Я терпел, даже смирился, немного сроднился, пытался даже понять этого дедка, но… Видимо, не судьба или мне чего-то аристократичного в кумпол не дано. Поэтому… Да, леди! Я охренительно ликую, что у этой пары, слишком юной девы и маразматического старца, не было детей. Ну придуши меня, если тебе, родная, от этого хоть немного полегчает, но свои безбожные слова назад я точно не возьму. Каждому овощу, читай, леди, половому возрасту и семейному положению, свой срок! Ей тридцать лет, моя любимая и уважаемая жена, а это значит, пусть ищет подходящего своему веку жеребца, чтобы этот конь сделал маленького жеребенка и у него еще остались силы и финансовые средства довести малютку до ума. А не то, что наша дочь по своей, то ли доброте душевной, то ли еще по какой причине, изображала с этим боровиком! Это была не семья. Дань моде, уважение, почет, если хочешь, преклонение перед кумиром, почитание его огромного таланта, но… Не то! Не то!

— Что-о-о-о? — жена выпучивает глазки.

— Что слышала, леди! Еще раз то же самое повторить? — подмигиваю и, шумно втягивая жидкость, отпиваю свой кофе. — Пей, — киваю и подмигиваю, — остынет же, потом помои будут.

Вот такой я, самодур! И-и-и! Твой ход, Шевцова! Чем ответишь, моя благоразумная жена?

Марина дергает дверную ручку, но я шустрее и мудрёнее, такой себе по автоблокировке «скорострел» — успеваю щелкнуть тем ключом, который она сейчас как будто бы не ожидает. Нам нужно поговорить об этом, я должен высказать все, что за эти долбанные четыре года накопилось, пока моя красавица Наташа грела постель пердуну на десять лет моложе меня. Как представлю… Стынет, сука, кровь, а руки сами по себе в кулаки сжимаются.

— Вон она! — Марина взвизгивает и тычет пальцем куда-то вперед.

— Где?

Я ее не вижу.

— Открой дверь, Шевцов, — рычит и прыгает на кресле. — Ей тяжело. Надо помочь. Юра!

Где она? Я, правда, ее не вижу. Леди, по-моему, немного обозналась — выдает страстно желаемое за наступившее действительное. С моей Мариной так всегда!

— Родная, ты что-то путаешь, — ухмыляюсь и еще разок прикладываюсь губами к кофе. — Рейс, конечно, задержали, но среди выходящих точно нет Наташки. Сиди и не дергайся, жена. Кофе разольешь, кофейный кипяток на себя — та еще услада. На коленках будет ожоговая вава. Я бы там подул, но мы ждем дочь, а я уже не так проворен — возраст, пенсия, сам же вот только раскатывал престарелого чудака… Не уверен, что быстро штаны стяну и тебя полечу…