Любовь нас выбирает
Шрифт:
Открываю дверь и на хрен из этой комнаты вылетаю. Но по коридору шествую неспешным шагом, в конце которого определенно замечаю свет. Блядь! Прям, как в долбаных эзотерических беседах. Покайтесь, да воздастся вам за все, в чем согрешили, и увидите раскрывшиеся ворота в рай. Вам туда, пройдите и нигде не останавливайтесь, грешные ребята!
В предыдущий мой обход всей домовой территории эта дверь была закрыта, а сейчас там стопроцентно дергается яркий свет. На кой-то хрен оглядываюсь по сторонам — тихо, до мурашек страшно, а оттуда, вроде как, и пение звучит. Триллер, мистика и ужас! Дверь не замкнута, скорее, наоборот, призывно приоткрыта. Там, что, кто-то бродит
Прохорова, с беспорядочно собранными волосами, неспешно перемещается по пространству в каких-то нищенских разорванных штанах, в безумной черно-белой кофте, с… Огромными малярскими кистями и банкой краски! Запах эмали, скипидара, растворителя и еще какой-то фигни забивает мои пазухи. Я морщусь — мерзкое и вонючее амбре распространяется на весь огромный дом. Ни хрена не понял — она нас травит или кукленок самостоятельно делает в этой комнате ремонт?
— Что ты делаешь? — полностью открывая дверь, тут же задаю вопрос. — Найденыш, что это? Что с тобой?
Она вздрагивает, затем подскакивает на месте и тихо чертыхается.
— Максим! Напугал… Блин! Ты так подкрадываешься. И, правда, по-звериному. Как хищник, как зверь…
— Не ожидала?
Захожу внутрь.
— Я задал вопрос, Прохорова.
Тишина и бегающий взгляд! О! Видимо, у Нади снова эмоциональное счастье подвалило! Опять!
— Меня все очень заколебало. Твои побеги, твоя задроченная нерешительность, растерянность. Может быть не уверена, что любишь, так не мучай ни себя, ни меня. Сука, сгинь и все, вырви из сердца! Честное слово! Ты, как собаке, по частям отрезаешь хвост и шепчешь: «Ну, потерпи еще, не больно». Надь, больно, больно, просто не реально как. Это все равно что: «Максим, тебя люблю и тут же ненавижу». Ты… Какого хрена ты тут среди ночи делаешь? Идем в кровать!
Нет! Блядь! Не отвечай. Мгновенно затыкаюсь, подавившись языком. На огромной глухой стене я вижу наш портрет — тот, с фотографии, которую мне по-отцовски показал вчера Андрей. Все точь-в-точь, но с одним лишь изменением. Там определенно, без всяких наводящих вопросов, стопроцентно… Я! В точности мое лицо! Четко! Ясно! Несомненно! Мы рядом, вместе, смотрим со стены… В данный момент — друг на друга! Я вижу нарисованную Надежду, а ее, похоже, интересует только тот «Максим». Это нереально! Охрененно! Круто!
— Я… Тут, — она отступает от меня, проходит дальше вглубь и задницей упирается в подоконник.
Теперь отсюда хочет улизнуть?
— Надя!
— Ты рано. Я не закончила, — рассматривает то, что натворила. — Немного осталось, но все же. Мне не нравится, когда фальстарт. Работа не завершена, а ты тут уже в качестве зрителя, рассматриваешь, наверное, мысленно уже и критикуешь. Все неправильно. Все должно было произойти не так.
Она рисует на стене, изображает, что называется, в натуральную величину и полный рост, наши с ней отношения. Палитра Надина — всегда противостояние черного и белого, тот самый инь-ян, а для нас — мужское-женское, половая драка сильного и слабого. Кукленок фотографирует и проявляет нашу жизнь, а краски и кисти сейчас в роли проявителя и закрепителя из прошлого.
— Это…
— Мне не спалось, Максим. Все те дни, что я тут самостоятельно кантовалась. Вот и решила, чем себя занять. Думала, сегодня спать буду без ног, но, видимо, это окончательно сбитый график, и я ни капельки не устала, просто не смогла уснуть. Разбудила? Извини меня, пожалуйста. Правда, не хотела.
— Ты температуришь? — тихо спрашиваю. — Плохо себя чувствуешь? Что с тобой?
— Нет, — прикладывает руку тыльной стороной ко лбу, — с чего ты взял? Хотя уже не
Она такая красная, как будто возбуждена. Я всегда замечаю ее алеющую грудь, щеки, пурпурные пятна на шее, перед тем как она отлетает в свой плотский астрал во время наших постельных игр. Такую же картину вижу и сейчас.
Подхожу к ней, пытаюсь взять за руки. Она убирает их за спину и к моим прикосновениям не идет.
— Я вся в краске, как свинья. По-другому, увы, работать не умею. Испачкаю тебя, — очень глубоко вздыхает, а затем вдруг шепчет, не глядя мне в глаза. — Максим, ты хотел уйти? От меня? Ты ведь уже собрался, да? Я вижу, как у тебя глаза горят, ты словно в бешенстве. Я…
— Я, сука, в таком бешенстве, что тебе и не снилось. Сколько это может продолжаться? Что не так? Объясни и закончим на этом.
Вижу — крутится и вертится, несколько раз приоткрывает рот.
— Задай вопрос, — всхлипывая, просит. — Пожалуйста. Задай его, прошу.
Что? Какой еще, на хрен, вопрос? Реально не понимаю, что у нее в башке творится. Она лунатирует или правда носит всю эту пургу?
— Надя, я проснулся, — стараюсь говорить тихо, но очень четко, во избежание каких-либо двусмыслиц, — а тебя рядом нет, просто холодная постель, безжизненная комната. Все! Тупо испарилась! Ты прости, конечно, но я уже такое проходил — месяц был тогда другой, температура повыше, условия иные, да и возраст помоложе, но суть та же, ни хрена не поменялось. Тогда мы к черту разошлись на долгих блядских шесть лет, а сейчас ты устраиваешь нам то же самое. Я просто не пойму, что не так, в чем я виноват или сегодня что-то было не по твоим внутренним установкам, убеждениям и правилам? Грубо, мерзко, горько. Или ты голодная? Но ты вроде отказалась, сказала, что завтра, то есть уже, блядь, сегодня поешь… Твою мать, я, правда, ни хрена не понимаю. Так же нельзя! Ты меня изводишь, мучаешь, потом бросаешь, потом внезапно возвращаешься, правда, через несколько лет, говоришь, как сильно любишь, просишь дать тебе незамедлительный ответ. Потом с каким-то понтом вспоминаешь, что хотела бы стать моей женой, если бы я вдруг, ни с того ни с сего, сделал предложение. Да чтоб тебя! Надя… Я, вообще, не успеваю за тобой!
А вот теперь я, как на хрен сбрендивший, кричу:
— Объясни свою позицию, в конце концов. Это же не жизнь, это какая-то инквизиция. Твой задроченный крестовый поход на Морозовские земли с целью облагораживания неверного и введения его в твой личный храм, принудительная кастрация и вечное блуждание вокруг раки с моими мощами… Это вот оно? Я угадал? Прав? Что ты смотришь и молчишь? Молчишь и смотришь! Ты ведь не бессловесная КУКЛА? Надя, я прошу, просто ответь. Скажи!
— Задай вопрос, — шелестит губами.
— Твою мать, какой? — улыбаюсь мерзко, с издевательством и в голосе, и во внешнем виде, нахально развожу руки в стороны. — Честное пионерское, я ведь никак в толк не возьму, о чем ты тут говоришь.
— Ты сказал, что если ответишь на мои вопросы, то имеешь право требовать с меня откровенных, без купюр, ответов на свои. Ты…
Блиц-опрос! Вот она о чем! Хотел бы… Хотел бы… А теперь уже не знаю — наверное, не хочу. Нет! Не стоит!
— Максим, пожалуйста, спроси то, что хотел. Мне кажется, я догадываюсь, о чем пойдет наш разговор, — отворачивается к окну, вглядывается в осеннюю ночную черноту и разговаривает со мной вполоборота. — Сама не могу начать — трусиха, слабачка, недалекая девица. Трудно! Если бы ты задавал вопросы, мне было бы однозначно легче, проще. Я бы просто отвечала, а ты бы спрашивал, спрашивал, спрашивал, пока тебе не надоест.