Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

Она слишком, очень, весьма, просто крайне эгоистична! Это даже как-то зло! Да она сама чистейшее зло, надменная и упертая бабенка, та хитрая золотая девочка, которая, видимо, все привыкла по своему топанью ногами получать, но со мной у нее ни хрена не выйдет. Я не пойду на это! М-м-м! Если не я и мое жесткое «нет» в этом конченом вопросе, это ведь означает, что Наташа снова выйдет на свою дебильную охоту… Да какая мне, в сущности, разница? Пусть идет! Пусть ее там раздерут, раз она сама напрашивается. Не хочет официальную клинику, не хочет искусственное оплодотворение, не хочет донорство, другую мать или усыновление! А что, если у нее обыкновенный необыкновенно

маниакальный психоз, и она действительно бесплодна, а это прочный сдвиг по фазе на этой почве, выдача страстно желаемого за действительное, и мне точно следует родителям на нее донести? Смотрю в ее открытый просящий об одолжении влажный взгляд и понимаю, что не могу так грубо оборвать ее. Тогда я сам жесток и жаден! А если, в конце концов, я неправ? Твою мать! Какое-то адское космическое колесо обозрения. Все вертится и кружится, а я не могу ни на чем остановить свой беспокойный взгляд.

Стою с дебильно открытым ртом и выпученными глазами, еще чуть-чуть и я от всей своей широкой души пущу наружу вязкую слюну и потеряю на хрен два голубых желейных яблока. Но я действительно не знаю, что на это все ответить ей и как Шевцову морально или физически поддержать. Хотя… Стоп! Стоп, «Гришаня»! Даже не начинай!

Меня благополучно выручает тихий стук в дверь и мелодичный женский голос:

— Доставка в номер.

— Извини. Я должен открыть дверь и забрать, — снимаю ее руки со своей шеи, нервно сглатываю и, слегка пошатываясь, иду к входной двери.

Принимаю красиво накрытый столик с хрустальной вазочкой, в которой колышется от моего шага, маленький диковинный цветок.

— Наташа?

Она ушла из зала. Где теперь искать ее? Заглядываю в ванную комнату — дверь приоткрыта, свет над зеркалом горит, но там точно Черепашки нет.

Спальня… Я ведь предлагал туда пройти, а мы застряли с ней на полпути, погрязнув в страшных тайнах ее неудачно сложившейся матримониальной жизни.

Бывает! Законный брак — это не всегда роскошь и благодать. Всякое случается, и нехорошее тоже происходит! Но тот обман, на который осмелился ее бывший муж — это верх цинизма и откровенное неуважение к молодой здоровой жене. Она лечилась от того, чего у нее в помине не было и, надеюсь, что все же нет, и это не плод ее больного воображения. А что, если после всех этих манипуляций с ее телом, она теперь на самом деле не сможет самостоятельно забеременеть? Для нее это будет стопроцентный конец или Шевцова выдержит и вытянет лямку настоящего, но по глупости растерянного будущего? Пожалуй, это обалденный иск по очередной статье — причинение тяжкого или средней тяжести вреда женскому здоровью. Пока не совсем понятно, что с этим делать, но формулировку можно по факту, когда она официально затребует разбирательства, основательно и грамотно сформулировать и подобрать, затем выстроить стратегию защиты. Я бы взял ее дело! А где она сама? Черт бы подрал эту неугомонную Шевцову!

— Наташа…

Приоткрываю в спальню дверь и замечаю тонкую вздрагивающую фигуру, стоящую спиной ко мне, но лицом к огромной, просто царской, торжественно застеленной кровати.

Видимо…

— Ты согласен? — не оборачиваясь, вздергивает голову. — Одна ночь и все.

— А если ничего не выйдет? — пытаюсь, увещеваю, хочу хоть как-то охладить ее.

— Ты согласен? Согласен? Согласен переспать со мной?

Нет! Так не пойдет! Ее нужно успокоить и просто в чувства привести. Шевцова — умная девчонка, просто в настоящий момент у нее самый настоящий аффект, нервный срыв, и жесткая истерика.

—

Не сегодня, Черепашка. Ты слишком напряжена.

Она громко дышит и судорожно вздрагивает всем тщедушным телом.

— Вызови мне такси, — порыкивая, говорит. — Я хочу уйти. Уже поздно!

Ни хрена не выйдет! Знаю, что очередную хрень придумала.

— Иди ко мне, — спокойно произношу, стараюсь не пугать, хотя самому как-то муторно, не по себе, очень неспокойно.

Прошу ее, и не дожидаясь ее покорного исполнения самолично приближаюсь к ней. Останавливаюсь лишь тогда, когда своей грудью прикасаюсь к ее узкой спинке. Взяв за плечи, осторожно разворачиваю Наташу к себе.

Она так измучена… Все кричит о том, что у нее болит сейчас раненая иностранным хреном душа. Какой тут к черту секс по страсти, ей просто нужно выспаться. Не сводя с нее взгляд, медленно развязываю поясок красивого платья, не прикасаясь к телу и не опуская ниже ее глаз свои глаза, бережно, двумя пальцами спускаю одну часть одежды с жутко выпученного плечика.

Наташа отворачивает в сторону лицо, прислоняется ко мне и натирается, как кошка, об меня своей щекой.

— Люби меня, Григорий. Все ведь можно. Я разрешаю все. Сзади, сбоку, я даже стану на колени, если ты попросишь…

— Замолчи, Наташа, — затыкаю резко и довольно грубо. — Заткнись! Не люблю трещащих пустозвонных баб. Помолчи! Стой и просто жди!

Красивое белье! Очень! Я бы сказал великолепное! Она чересчур худа, скорее измождена, замучена. Самовольно или медикаментозно — тоже, если честно, не плохо бы подробно выяснить. Но бюстгальтер, который сейчас на ней надет… Блядь! Блядь! Блядь! Просто обворожителен.

Очень маленькое дрожащее полушарие заточено в черный кружевной чехол, а крохотный, но гордо вздернутый, сосочек трется о шов красивого изделия. Я поддеваю невесомое кружево под женской грудью, песочу в пальцах тонкую ткань и провожу рукой по эластичной ленте, поддерживающей ее сиську, из одной стороны в другую сторону.

— Красиво, Ната.

— М-м-м, — ноет и тихо всхлипывает.

— Тебе приятно? — спрашиваю.

Я двигаюсь кончиком лишь одного, указательного, пальца по ее бочку, по ребрам, по талии, вниз на сильно выступающую косточку бедра, вплоть до черной тонкой поворозки, тесемочки ее низко посаженных мелких трусиков с оборочкой.

— Мне лечь на спину? Как ты хочешь?

— Наташа, — поворачиваю к ней голову и утыкаюсь носом в шею, — не пошли, пожалуйста. Перестань! Сказал же, ничего сегодня не будет.

— Ты обманул?

— Тшш, не обманывал. Просто мне нужно хорошо подумать, Шевцова. Отцовство, хоть, как ты говоришь, и неизвестное, скрываемое от мужчины, но все же не простой шаг. У меня есть некоторые строгие принципы, я…

— Тебе не все равно? Сегодня я, завтра другая. Господи, Велихов! — пытается отойти от меня и даже смешно выставляет руки. — Пусти!

— Никуда не уйдешь…

Дергаю и ловко освобождаю Черепашку от ее запашного платья. Вот это да! Скелет и старческие мощи, но белье…

— Отпад, Шевцова!

— Спасибо, — скрещивает на груди тонкие руки и пытается куда-то скрыться, но вместо этого коленями упирается в изножье и, как хотела раньше, призывно, со слегка раздвинутыми ногами, укладывается по-тараканьи на изящную спинку.

По-видимому, это ее любимая поза:

«Возьми меня, твоя до гроба!»,

но, кроме платья, я дергаю покрывало и укрываю вздрагивающую девчонку.

— Спокойной ночи, Черепашка! О моем отцовстве поговорим с тобой немного позже…