Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

— Это что? Твое эссе или автобиография? — растягивает обворожительную улыбку на лице.

— Договор или его подобие. Я еще не решил. Это черновик, Суворова.

— Договор? Хм? Купли-продажи, что ли? — одним лишь указательным пальцем ритмично хлопает по своей верхней губе.

Почти! А впрочем, как посмотреть на все это!

— Я ничего больше не стану говорить. Мне нужно не завуалированное мнение, а твой чистый лист.

— О чем хоть? Тема? Предмет, субъект, объект, цель, выгода?

— Насть, давай без предисловий. Прочти!

Она вытаскивает два стандартных

листа с набором мелких машинописных букв по всей бумажной площади. Суворова сначала просматривает, как бы мельком, вскользь весь материал, а затем, странно улыбнувшись, начинает вчитываться в суть содержимого, представленного на листах.

По выражению ее лица тяжело понять, что она сейчас испытывает: ужас, злость, страх, негодование или… Долбаную радость! Ей смешно?

— Это все? — несколько раз переворачивает лист, ищет продолжение. — Больше ничего нет?

— Мне кажется, и этого достаточно.

— И?

Я думал, что она все же начнет и что-то подходящее мне скажет.

— Насть, что ты думаешь об этом?

— Ничего не думаю и ничего, соответственно, не буду говорить. Я юридически слаба, Гриша. Вообще ничего не понимаю в ваших этих договорах. О чем тут речь? Так что ты покупаешь?

— Не покупаю. И речь не обо мне.

— Продаешь?

— Говорю, не обо мне. Смени тон, пожалуйста. Ты издеваешься, что ли? — прищуриваю один глаз и искривляю рот. — Там вроде бы по-русски написано…

— По-русски! Я не отрицаю, но, если честно, то я не понимаю, о чем там идет речь.

Это плохо! Плохо! Стопроцентно плохо!

— Послушай, — начинаю говорить.

— А вот это хорошо, — тут же прерывает за тем, чтобы разрешить мне снова рот открыть, — с этого, Гриш, и надо начинать.

Значит, просто констатация, сухие факты, без имен, без мнений и желаний! Просто — он, она и их будущий ребенок. Женщина, мужчина и их огромная пока несуществующая проблема!

— И давай еще договоримся, ты будешь рассказывать, как есть, без обмана. Ты же знаешь, как я чудесно не переношу твою наглую ложь.

Умыла! Но я не лгу.

— Меня интересует моральная составляющая, Настя, — парирую и упираюсь. — Какая разница, кто эти ребята и кем друг другу приходятся, если на самом деле в конечном счете они подпишут этот договор?

— Есть разница! И довольно-таки большая. И я уверена, что это личное, Велихов. Потому что по вопросам, даже моральным, своих богатеньких клиентов ты бы точно не приехал сюда, предварительно еще и позвонив. Я права?

Да похрен!

— Да. Личное! Насть…

— Я умею хранить тайны, ты же знаешь. В особенности, когда это был мой профессиональный долг и психологическая этика, сейчас, к сожалению, уже нет — я давно не практикую и не работаю в этом направлении, но привычка все-таки осталась, так что за случайное разглашение можешь не переживать. Этого не будет, даже под страхом смертной казни! Итак, я жду. Начинай!

Отлично! Пожалуй, я начну!

Нет! Что-то не выходит!

Сижу… Разглядываю обстановку… Прищуриваюсь от солнечных лучей…

Молчу… Не раскрываю рот… Вернее, я не могу!

Нет… Твою мать! Я просто не могу. Действительно,

чтоб меня, не в силах! Сказать ей о том, что я задумал, не поворачивается язык. Вероятно, это и есть тот самый ответ, которого я жду и на который здесь так сильно надеялся. Прекрасно! Вот я его и получил! Пора на выход! Чего я еще жду?

— Гриш…

— Извини. Зря я, видимо, сюда приехал. Сам разберусь.

— Хочешь знать мое мнение без твоей истории? Что называется subiectivum. Так, как я вижу то, что вот только несколько минут назад в этих двух листах прочла. Но это… К сожалению, неполная картина! Я ведь не знаю главного. Так что, на такой вердикт согласен? Мне стоит об этом говорить?

Вскидываю на нее глаза.

— Ну, если не затруднит, Суворова. Будь любезна, Настенька! — по-моему, ехидничаю и выпускаю к печени подкатывающую желчь.

Клинит, видимо, конкретно. Мне точно надо отдохнуть. Да твою ж мать! Мне просто срочно надо сбагрить эти деньги! Таскаю за собой конверт, словно полтосик потерять боюсь!

— Это по закону, Гриша. Однозначно. Все, что там написано, абсолютно верно! Безапелляционно и категорически! К формулировкам, представленным в твоих бумагах, у меня вопросов нет и там все так, как и должно быть согласно юридическим правилам, законам. Возможно, ты и семейный кодекс, когда бумаги составлял, немного захватил? Утверждать последнее не берусь. Но ведь та сторона… Живой человек! И потом… Она мать, женщина… Вероятно, молодая, красивая, здоровая. Она имеет право на счастье, а ты…

— Господи, — начинаю подниматься и распаляться в демагогиях. — Та сторона — живая, нежная, ранимая, воздушная, а эта — просто сучий донор спермы. Случайный, подвернувшийся на экспресс-свидании, безотказный еб.рь, да? Слил массу, взрыхлил мохнатку даме и дальше за новой сукой побежал… Ты, вообще, в своем уме? Я ведь о другом спрашивал!

— Тшш, мой милый друг! Спокойно. Не повышай на меня голос. И потом, здесь так не принято. Хочешь быть услышанным — тише говори. Я рассуждаю здраво. Ты подготовил договор, по которому фактически, Велихов, покупаешь своего будущего ребенка и принуждаешь его мать слушаться тебя и быть во всем покорной. Все-все указал, все права, обязанности, даже форс-мажор не упустил. Только что параметры и габариты ее фигуры не представил. Так ведь не делается, Гриша. Это грубо и весьма самонадеянно. Родители не должны быть вместе из-за детей! Подчеркиваю, совместное проживание, пусть и без штампа в паспорте, «из-за» заканчивается откровенным крахом и невосполнимым горем двух людей.

— А как тогда? Трахать суку с закрытыми глазами и позволить ей уйти с моим ребенком, потому что она живая, а я толстокожий член? Я все перенесу! Мне типа похрен!

— Тихо-тихо, Гриша. Я догадываюсь, почему ты так заводишься. Не стоит проецировать то, что произошло с тобой на то, что, возможно, будет с вами. Этим ты кромсаешь свой возможный шанс. И потом, есть гораздо проще вариант — не трогай эту женщину и ни на что не соглашайся.

Я ДЕНЬГИ ВЗЯЛ! Взял эти чертовы деньги! Надо было их в лицо Наташе швырнуть, а я, дурак, припрятал! Ты говоришь: