Любовь — последний мост
Шрифт:
Филипп крепко пожал руку Руофу, который был родом из Баварии, но уже несколько десятилетий жил в Берлине.
— Я оставил для вас ваш люкс четыреста двадцать-тридцать. Позвольте сопроводить вас, — Руоф прошел рядом с Сорелем к лифту. Поднялись на четвертый этаж.
— Я видел вашу пресс-конференцию по телевизору, — сказал Руоф, открывая дверь номера и пропуская Филиппа вперед. Верхний свет был включен. — Не всю, отдельные части, смотрел, когда было свободное время и меня не тормошили. Сколько журналистов, сколько телевизионщиков! Конечно, после этой катастрофы в Шпандау! А о преступнике
Носильщик принес чемоданы Филиппа, получил чаевые и, бормоча слова благодарности, исчез.
— Жутковато, — сказал Руоф. — Криминальоберрат Паркер сказал, что нет ни малейших данных о том, зачем преступник это сделал, — он покачал головой. — Куда катится этот мир, господин Сорель, куда?
— Да, — согласился Филипп. — Куда?!
Засигналил пейджер Руофа. Он бросил взгляд на дисплей.
— Извините, меня требуют к стойке администрации. Желаю вам приятного времяпрепровождения!
Оставшись в одиночестве, Филипп присел к письменному столу, попавшему сюда не иначе как из мебельного салона антиквариата, подтянул телефонный аппарат поближе и набрал номер.
Он еще из аэропорта в Штутгарте позвонил в редакцию одной бульварной берлинской газеты и попросил соединить его с репортером уголовной хроники Клаусом Маске, которому оказал в свое время очень серьезную услугу.
— Маске! — ответил ему мужской голос.
— Это Сорель. Я уже в «Кемпински». Удалось вам что-то выяснить?
— Нет таких вещей, которые я не мог бы выяснить. Но приятного мало.
— А я этого и не ожидал.
Репортер уголовной хроники сказал:
— Я расспросил кое-кого из моих приятелей-сыщиков… все говорят одно и то же.
— А именно?
— Этот… гм-гм… человек… бедолага он! Кругом одни несчастья… Женился удачно, лучше не бывает по высшему разряду! Говорят, жена у него была — сказка! Пять лет назад она умерла. Рак. Но это лишь первая часть романа. Дело в том, что у него есть сын. Его зовут Вальтер, и этот человек любил своего сына так же беззаветно, как и жену. С самого рождения он не давал и пылинке на него сесть, баловал — сын ни в чем не знал отказа. По словам моих приятелей, это переходило все границы…
Левое веко Филиппа задергалось.
— …а этот Вальтер, ну и отблагодарил же он отца! Сразу после выпускных экзаменов в гимназии пропал и с тех пор больше на глаза отцу не показывался. Живет среди самых отъявленных подонков в Риме, Париже и Лондоне, и отец узнает о нем что-то только, когда тот что-то натворит, какую-нибудь мерзость учинит… Чек подделает или украдет что-то, он готов приторговывать краденым, сбывать для дилеров наркотики, шантажировать людей — и все в таком роде…
Сорель уставился в стену перед собой.
— …и тогда настает черед отца. А как же! Кто же еще замнет все эти неприятности, вытащит Вальтера из тюрьмы и будет платить, платить, платить — за все! Нормальному человеку не под силу представить в каком положении из-за этого негодяя оказывался его отец — сколько раз тот уже мысленно ставил крест на своей работе и карьере!
— Так оно и есть, — подтвердил Сорель. — То, что вы мне рассказали, для меня очень важно. Однако помочь ему я вряд ли смогу…
— В каком паскудном мире мы живем, а? Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Если вам что-нибудь еще понадобится, сразу звоните мне, господин Сорель! Никогда не забуду, что вы для меня тогда сделали!
— Но ведь это само собой разумелось. Всего хорошего, господин Маске!
— Вам тоже, господин Сорель!
«Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», — подумал Филипп, положив трубку.
В дверь номера постучали, и не успел еще Филипп крикнуть «Войдите!», как в комнату ворвался Ратоф и поспешил к нему с протянутой рукой.
— Я хотел попрощаться с тобой, — сказал косоротый. — Завтра лечу обратно во Франкфурт. Спасибо за все, ты действительно первый из лучших. Я благодарю тебя также от имени «Дельфи». То, что ты сделал, — это высший пилотаж, нет, правда, я абсолютно честно, — Ратоф похлопал его по плечу. — Когда ты возвращаешься в Женеву? Каким рейсом?
— Почему… в Женеву? Разве не в Эттлинген?
— Зачем?
— Что значит «зачем»? Мне ведь нужно заново оснастить вычислительный центр, привести его в рабочее состояние.
— Нет! — сказал как отрезал лысый толстяк.
— Что «нет»?
— Нет, это сделают другие люди, твои ученики, которых ты воспитал в «Дельфи». Все указания на этот счет уже получены. И работа уже началась.
Сорель отступил от него на два шага.
— То есть это поручили не мне?
— Я ведь уже сказал, что нет. Нет, абсолютно честно, Филипп, твоих заслуг у тебя никто не отнимает, но ты еще не забыл, что к деятельности фирмы и к ее установкам ты допуска не имеешь? Разве что произойдет очередной несчастный случай с вирусом.
Филипп сел на один из диванчиков.
— А ты как думал? Что этот твой успех заставит всех нас махнуть рукой на то, что было? Ты меня просто смешишь приятель, нет, честное слово!
— Я… — начал Филипп.
Однако косоротый перебил его.
— Ты ближайшим рейсом вернешься в Женеву! И останешься в Женеве! Будешь в нашем полном распоряжении! Как сказано в договоре. Пять лет. Будешь выступать с докладами, получать от нас оговоренную сумму, а в остальном — шабаш! Нет, честное слово, Филипп, я тебя не понимаю. Я-то думал, ты рад-радехонек, что можешь так быстро вернуться в Женеву.