Любовь — последний мост
Шрифт:
— Be sure that your umbrella is upside down… [71] — пел Жорж.
— …и я сказала тебе еще, что не могу забыть этот запах, что он повсюду меня преследует… А теперь он пропал, этот запах! И ты принес мне «In Love again» — ты понюхай, понюхай!
Он обнял и поцеловал ее, вдыхая этот запах вместе с запахом ее кожи, и она тоже поцеловала его, и им было безразлично, что несколько посетителей, сидевших за соседними столиками, с любопытством на них уставились.
71
Убедись,
Робер принес заказанное спиртное, а Жорж запел:
— If yon want the things you love, you must have showers… [72]
— Ле хаим, — сказала Клод.
— Ле хаим! — согласился Филипп.
И они выпили.
— Это безумие, — произнесла после этого Клод. — Чистое безумие, Филипп! Но у меня такое чувство, будто я спасена. Какое восхитительное слово «спасена». Правда? И никакое другое мне сейчас на ум не идет. Я окончательно спасена от того, что было тогда… Ты дал мне время, ты не торопил меня, ты ждал, и ты принес мне освобождение от моих внутренних тягот этим «In Love again»… и этот запах новой любви возбуждает и тревожит меня, Филипп!
72
Если ты хочешь получить то, что ты любишь, стой под дождем (англ.).
— Меня тоже. Очень.
— Тогда давай уйдем отсюда, прямо сейчас. Я ни о чем другом больше думать не могу.
15
Они засыпали и просыпались вновь и любили друг друга еще и еще с отчаянной страстью и со всей страстью отчаяния. И снова забывались коротким чутким сном. На этот раз они проснулись от того, что кто-то настойчиво звонил в дверь квартиры.
— Кто бы это мог быть? — спросил он. — Серж?
— Ни в коем случае.
— Тогда кто?
— Представления не имею, — сказала она, прижимаясь к нему. — И знать не хочу, — и она стала целовать его, но стоявший за дверью звонил, не переставая. В конце концов Клод встала и вышла из спальни, уже освещенной солнцем, набросив на плечи короткий махровый халат, потом сняла трубку домофона. Слышно было, как она открыла, а затем закрыла входную дверь. Она вернулась в спальню с большим букетом роз на длинных стеблях. Улыбаясь во весь рот, Клод сказала.
— Сумасшедший ты!
— Господи! Я сам купил их вчера и просил принести их тебе на квартиру утром! — вспомнил он. — Но часов в десять, не раньше, чтобы тебя не разбудили.
Эти слова развеселили Клод.
— Чтобы меня не разбудили! Знаешь, сколько сейчас времени?
— Ни малейшего понятия.
— Пол-одиннадцатого.
— Скажи пожалуйста!
— И вот я, бедная и несчастная, стою с букетом из тридцати роз — на голодный желудок, между прочим, потому что у нас с тобой не было и крошки во рту.
— Ты, бедная и несчастная, стоишь не с тридцатью, а с сорок одной розой в руках. А что на голодный
— Сумасшедший! — кричит она. — Сумасшедший!
— Если они тебе не нравятся, можешь их выбросить.
— Еще как выброшу! — и бросает розы на постель, а сама падает рядом с ними. — О-о, Филипп, Филипп… иди ко мне! Иди скорее!
И они любят друг друга на постели, где лежит столько роз с длинными стеблями.
16
Приняв ванну, он помогает ей на кухне приготовить завтрак: достает из холодильника апельсиновый сок, яйца, ветчину, джем и сетку с хрустящими булочками из шкафчика, они еще теплые.
— Они подвешивают сетку с булочками на дверную ручку, понимаешь, дорогой, они привозят их каждый день, когда я дома.
Пока он жарит на плите яичницу с ветчиной, она идет в комнату, наливает воду в высокую напольную вазу и ставит ее с розами на черно-белый мраморный квадрат пола у камина.
Потом они переносят все, приготовленное для завтрака, на большой стол, покрытый тонированным стеклом, который стоит у окна. Филипп в рубашке, Клод — в коротком халате, оба босиком.
Они сидят рядом на диванчике, едят яичницу с ветчиной и хрустящие булочки, намазанные маслом, пьют апельсиновый сок и крепкий черный кофе. Филипп ест с аппетитом, несколько раз его взгляд останавливается на портрете маленькой девочки с большими глазами, который висит над камином. Он тихо говорит:
— Твоя мать…
Клод вопросительно смотрит на него.
— Серж мне рассказал все об этом портрете.
— Она была очень красивым ребенком, моя мать, — говорит она. — Я когда-нибудь покажу тебе снимок…
— А глаза у нее такие же большие, как у тебя. Или, скорее, наоборот. И такие же черные. И такие же серьезные…
— Они были очень бедными людьми, мои мать и отец.
— Как и мои, — говорит он. — Они были бедными и постоянно болели.
— Да, мои тоже подолгу болели, — говорит Клод. — Но маленькой девочкой мама была очень красивой. Поэтому я и заказала этот портрет, понимаешь?
— Конечно, — говорит он.
Звонит телефон. Клод поднимает трубку.
— Доброе утро, моя красавица, — говорит Серж. — Хочу поздравить тебя с наступлением нового дня. И моего друга Филиппа тоже, если он уже проснулся. Сейчас двенадцать, и я подумал, что вы, наверное, уже на ногах.
— А то как же!
— Хорошо выспались?
— Не очень-то, Мотек. Поздно заснули. А ты?
— Спал как убитый. И как вы теперь себя чувствуете?
— Не будь пошляком!
— Прошу прощения. Завтракаете сейчас, да?
— Тут ты попал в точку, Мотек.
Филипп встал.
— Ты что? — спрашивает Клод. — Тебе захотелось в туалет?
— Нет, но, может быть, вы хотите обсудить что-то личное, и я не намерен…
— Сядь сейчас же на место, дурачина! — говорит Клод в трубку. — Говорит, что если мы обсуждаем что-то интимное, он не желает, мол, нам мешать.
— Даже не верится! Да он у тебя и в самом деле дурачина. Я ведь ему уже все объяснил однажды… и очень подробно. Ему что, надо все повторять по сто раз? Или он ничего не понял. Спроси его!