Любовь - только слово
Шрифт:
Я киваю.
— Я вообще не могу любить. Так что любви у нас никогда не получится. Не может получиться. Не должно получиться. Нам следует быть очень осторожными. Он не должен заметить что-либо. Иначе он вышвырнет нас с Эвелин из дома, и нам придется идти туда, откуда пришли. А там плохо…
Ее голос срывается, она опускает голову. Я глажу ее прохладные руки.
— Мы будем осторожны, да?
— Да. Надо, чтобы он никогда не смог что-либо доказать, Предоставь все мне. Он никогда не сможет что-либо доказать. Я знаю его. Он производит впечатление сверхчеловека, верно?
—
— У него тоже есть слабости. Я все их знаю. Он не сверхчеловек, поверь мне. Не бывает сверхлюдей. Я жила как… прости! Но я знаю мужчин. Теперь меня не проведешь. Потому я больше и не полюблю мужчину. Однако это не значит, что мне мужчины не нужны.
Все-таки шлюха? Ну и что с того? Мне-то какое дело?
— Ясно это?
— Совершенно ясно.
И, конечно, любовь возникает!
— Лучше прими сама пилюлю.
— Да, ты прав.
Она опускает руку в карман платья, проглатывает лекарство и залпом допивает бокал. Теперь у нее блестят глаза.
— Мне следует стыдиться, не так ли?
— Почему?
— На двенадцать лет старше тебя. Точно шлюха.
— Ни слова больше!
— Боже, как ты сердито смотришь!
— Ты не шлюха!
— Нет! А как ты назовешь то, чем я являюсь, скажи на милость?
— Оставим это!
— Ладно, оставим. Знаешь, я чувствую себя молодой женщиной, когда мы вместе.
— Ты и есть молодая женщина!
— Да, тридцати трех лет.
— Ну и?
— Не было бы никакого «ну и», если бы тебе не шел двадцать второй год. Все это дурдом! Но я уже ничего не могу изменить. Я хочу тебя заполучить. И постоянно думаю лишь об этом. Знаешь, когда это началось?
— Когда?
— Когда ты сказал в клинике: «Ты — все, что у меня на свете есть, все, во что я верю, и все, что люблю». Это свело меня с ума! Ведь еще ни один мужчина не говорил мне такого!
Ее лицо приближается к моему, ее губы оказываются совсем рядом. Вот я уже чувствую ее дыхание, когда она говорит.
— Завтра в три часа в башне?
— В три.
— Поцелуй меня.
Я вижу глубокий вырез платья, лицо с полузакрытыми, словно у кошки, глазами. Большой рот, прямо перед моим. Сейчас мне плевать на все. Я протягиваю руки, чтобы поцеловать ее, и вдруг слышу шорох. Мы отстраняемся друг от друга. Господин Лео, улыбаясь, входит в гостиную с кофейным сервизом на подносе.
— Вы разучились стучать, прежде чем войти?
— Я стучал, мадам. Мадам и господин Мансфельд, должно быть, не услышали, — отвечает Лео и принимается расставлять посуду для кофе на столе, прибавив: — Вероятно, огонь в камине трещал слишком громко.
Мы смотрим друг на друга — нас разделяет голова склонившегося Лео — и внезапно я совершенно ясно понимаю… Но мне стыдно писать такое. Но все же напишу, ведь моя книга должна получиться правдивой. Вот что я совершенно ясно понимаю: Верена будет единственной настоящей любовью в моей жизни. А я буду единственной настоящей любовью в ее жизни. За этой любовью ничего больше не будет. Ни для нее. Ни для меня. Ничего больше.
Глава 23
Сегодня теплая
Что сегодня вечером мне сказала Верена? «Любовь — только слово». Разве любовь — только слово? Любовь — это все. Все-все. И я — романтический дурак — сижу здесь и вывожу на первой странице:
ЛЮБОВЬ — ТОЛЬКО СЛОВО
Роман
А на второй:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это было очень просто. А что теперь? Как мне начать? Тоже очень просто. Начну, как начиналось. С моего прибытия в аэропорт Франкфурта-на-Майне. Я пишу:
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Каждый раз, когда я возвращаюсь в Германию, заваривается одна и та же каша. В течение уже семи лет. Господам пора бы понемногу свыкнуться с мыслью, что мой треклятый отец числится в розыскных книгах как человек, которого надо немедленно арестовать. Его — а не меня…
Что-то сбивает меня. Я смотрю наверх. Над кронами черных деревьев виднеется вилла Манфреда Лорда. В одном из окон сверкнул карманный фонарик, опять, и опять, длинный сигнал, длинный, короткий, длинный, короткий. Верена! Она разглядела свет моего фонарика.
С… П… О… К… О… Й… Н… О… Й… Н… О… Ч… И… М… И… Л… Ы… Й… — посылает она знаки Морзе. И «спокойной ночи, милая» я посылаю в ответ. После этого на меня нападает такая сентиментальность, что я едва могу дописать неоконченную фразу до точки. Я выключаю фонарик. На вилле над башней тоже становится темно.
Любовь — только слово, сказала Верена. И еще сказала, что она шлюха. Я возражал ей. Делать это было необязательно. Ведь все равно! Разве шлюха навсегда должна остаться шлюхой? Разве она не может измениться? Она никогда больше никого не полюбит, потому что знает мужчин, сказала Верена. Знает ли Верена мужчин? И вправду ли больше не полюбит? Разве намерения всегда совпадают с действительностью? Думаю, никто другой так не тоскует по любви, как она. Она доказывает себе и мне, что любовь — только слово…
На цыпочках я возвращаюсь через весь дом. В одной из комнат еще горит свет. Я вижу свет, потому что в верхней части двери вырезано стеклянное окошко. Бесшумно подхожу к двери. Это комната нашего воспитателя господина Гертериха. Неподвижно сидит он на постели в одной рубашке, опустив голову на руки. Господин Гертерих олицетворяет собой совершенную, абсолютную безнадежность.
Должно быть, так сидят сейчас миллионы мужчин в своих комнатах, мужчин, не достигших цели, желавших больше, чем могли сделать. Они чахнут под бременем так называемой «силы обстоятельств». У них у всех есть цель! Прекрасная, высокая, честолюбивая. Долгие годы пытались достичь ее и при этом теряли здоровье, отрицали очевидные факты. А потом? Потом в один прекрасный день наступало разочарование. Так случилось и с господином Гертерихом.