Любовница. По осколкам чувств

Коэн Даша

Всё кончено! Назад дороги нет!

И в голове вместо мозгов густой кисель. А я сама словно бреду в каком-то вязком, багровом тумане. По стёклам. И будто бы со стороны наблюдаю, как мы ещё обмениваемся несколькими колкими фразами, а затем Шахов наконец-то встаёт и уходит.

Вот только Андрей ко мне не возвращается, и я понимаю, что это значит.

Меня насильно запихивают в клетку, запирают ее на замок, а ключ выбрасывают на дно морское. И это не какие-то там бредовые догадки или паранойя. О нет! Когда мне наконец-то позволяют выйти из ресторана, я выхвачиваю из

приближения своего бывшего любовника несколько слишком знакомых мне лиц — вот этот типа мой сосед, который «живёт» этажом ниже и с которым мы «совершенно случайно» пересекаемся в лифте почти каждый вечер, а вон тот слишком часто околачивается у моего офиса. Раньше я ничего не замечала очевидного, погруженная в своё горе, но теперь…

Мне открыли веки. Шахов сам это сделал.

Не сопротивляюсь, когда меня трамбуют в салон автомобиля и везут до моего адреса, хотя я его и не называла водителю. И не возражаю, когда меня сопровождают до самой двери.

— Не обижайтесь, Валерия Дмитриевна, и не подумайте плохого. Просто Данила Александрович беспокоится, что вы живете не совсем в благополучном районе. Всякое может случиться.

— Всякое со мной уже случилось, Леонид, и именно по вине твоего Данилы Александровича, — поднимаю я глаза на водителя и выговариваю абсолютно безэмоционально, а затем прохожу в свою квартирку и закрываю дверь на все замки.

На автомате тискаю Мяуса. Кормлю его. Принимаю душ. Почти час неподвижно стою в темноте единственной комнаты, игнорируя то, что кто-то пытается достучаться до меня во входную дверь. Вангую — там очередной курьер с вениками от Шахова. И я не двигаюсь с места, только стою и пялюсь на чёрную иномарку, которая припарковалась в тени раскидистых ив через дорогу от моего дома.

— Так я никогда от него не сбегу, — бормочу я под нос, а затем прикрываю глаза и принимаю последнее для себя решение, — а мне надо…

Разворачиваюсь от окна, бреду к разложенному в углу дивану и ложусь на него, путаясь в одеяле, словно в коконе. Прикрываю глаза, прижимаю к себе запрыгнувшего ко мне Мяуса и только тогда понимаю, что всё.

Сегодня я видела Данила в последний раз.

Больше никогда…

И это понимание почти невыносимо!

Лавина слёз наконец-то прорывает меня и затапливает с головой. Я реву, потому что мне больно. Потому что я влюблённая дура. Потому что я завидую Айзе, что у неё будет ребёнок от Данилы, а у меня нет. Потому что я прекрасно понимаю, что он лжец, предатель и манипулятор, но всё равно не могу без него дышать. И я на репите прокручиваю в своей тупой башке его слова.

— Я люблю тебя, Лера.

И, мне кажется, что он говорил их так искренне и от всего сердца. Но разве умеет любить человек, который вознамерился бросить своё дитя? Кровь от крови своей? Маленький комочек счастья, который не виноват, что он оказался не нужен своему папе?

— О боже! — кажется, лёгкие рвутся от рыданий. Я буквально захлёбываюсь ими. Жалобно вою, надсадно закашливаюсь, а затем со всей дури закусывая одеяло, ору в темноту, пытаясь докричаться до жестокого мироздания.

Пожалуйста!

— Я не хочу его любить! Я не хочу… Ничего!

Уснула

только под утро. Охрипшая. Разбитая. Растерзанная в хлам.

А проснулась и тут же снова скуксилась, потому что там во сне, было хорошо и не больно. Там я видела прошлое, купалась в нём, верила, что у меня есть будущее. А теперь, открыв глаза, я поняла, что ближайшие мои перспективы все выкрашены в грязно-серые тона.

Ничего. Я всё разукрашу заново. Однажды.

Встаю с постели и словно робот с чётко прописанной программой иду в душ. В глазах пустота. В груди — битое стекло. В отражении зеркала — незнакомка, которая смирилась со смертным приговором.

Еду на работу, отмечая неизменное за собой наблюдение. Выдыхаю со стоном и снова пускаю слезу. Клятвенно обещаю себе, что это будет последняя, но знаю, что я, словно конченый наркоман, сорвусь во все тяжкие уже к вечеру.

О, я так мастерски научилась врать сама себе…

На рабочем месте оказываюсь с опозданием, но мне уже плевать. Я не занимаюсь своими проектами — я гуглю что-то типа «как уйти от слежки — руководство для чайников». Черпаю для себя необходимые знания, а затем открываю карту России и, зажмурившись, наугад тыкаю мышкой в какую-то точку.

Приближаю на максимум.

— Что у нас тут? Омск? Отлично!

А после беру лист и дрожащей рукой, торопливо, боясь передумать, строчу на нём заявление на увольнение по собственному желанию. Ставлю число, подпись и поднимаюсь на ноги, решительно направляясь в кабинет Пелагеи. На мою удачу она свободна и тут же меня принимает. А затем минут пять хмуро смотрит на мои каракули.

— Что случилось, Лера? — поднимает на меня глаза.

— Творческий кризис, — монотонно и безжизненно выдаю я, — душа требует Сибири.

Госпожа Топтыгина тут же кривится, а затем удручённо утыкается лбом в кулак своей правой руки. Что-то думает, а мне всё равно. Мне ровно. Мне плевать.

И, кажется, уже на всё…

— Так, Райская! — неожиданно рявкает женщина, но я даже не вздрагиваю.

— Подпишите, — сиплю я, — пожалуйста!

Но Пелагея только демонстративно рвёт исписанный мной листок и бьёт по столу ладонью.

— Такой талант и в унитаз, да? — кричит.

— Зачем вы так про Сибирь? — вздыхаю.

— А ну-ка прекрати! И соберись уже, тряпка! И вообще…

— Что? — устало поднимаю на неё глаза.

— Давай так, Лера, я сама когда-то была молодой, порывистой и глупой. Много чего наворотила на эмоциях и сдуру, но ты… хорошая ведь девочка, умная и бесконечно перспективная, а потому я не позволю тебе так бездарно разбазаривать свой потенциал, — затем выдвинула ящик рабочего стола и принялась копошиться в нём, но недолго, пока не достала из него увесистую связку, — вот.

— Что это?

— Ключи от фазенды моей. И ехать недалеко — всего полтора часа от столицы. Там красиво — пруд, лес, банька. Газуй туда, закончишь все заказы, которые сейчас на тебе, удалённо всё закроешь. И если через, положим, месяц-полтора не придёшь в себя, то, так уж и быть, я подпишу твоё заявление. А там уж езжай хоть в Тимбукту, безмозглое ты создание.