Любовный контракт

Ларк Софи

Ничего.

Все.

– Мне будет больно.

Я говорю это тихо, чуть громче шепота. Но Салливан отдергивает руку.

– Ты права, - говорит он.
– Я был жадным.

Даже это слово… жадность… ощущаются как укус на моем затылке. Мои колени слабеют и дрожат.

Я не могу заняться сексом с Салливаном Ривасом, как бы сильно мне не хотелось. Потому что я знаю себя. Я не сторонник случайных связей - за всю мою

жизнь у меня был секс только с четырьмя парнями, и с каждым из них у меня были отношения.

Я никогда не отделяла секс от эмоций, и сейчас не время пытаться, потому что я уже и так полностью потеряла контроль из-за Салливана. Когда он рядом, меня бросает то в жар, то в холод, словно у меня климакс. Я говорю то, что не должна говорить. Он убеждает меня сделать то, что я никогда не стала бы делать.

Салливан, наверное, занимался сексом с миллионом женщин. Наверное, он относится к этому как к жевательной резинке.

Он бы не придал никакого значения нашему сексу, это ничего бы не изменило.

Но для меня это будет означать падение последних осколков моей брони. А моя защита от Салливана и так слаба — она из мокрого картона, из лапши для спагетти.

Я должна защитить себя.

Поэтому я скрещиваю руки на груди и говорю:

– Мы не можем заниматься сексом.
– Я говорю это для нас обоих.

Салливан вздыхает. Он снова берет нож и прижимает его к кожице свежего помидора.

– Это правда… мы не должны заниматься сексом.

Это то, что я только что сказала, и все равно испытываю разочарование.

Я бегу обратно к хибачи, чтобы снова окунуться в дым.

Прекрати это, идиотка. Ты ставишь себя в неловкое положение.

Это влечение к Салливану никуда не денется. Более того, все становится только хуже.

Я никогда не испытывала таких чувств к Тренту, а ведь мы встречались больше года.

Трент мне нравился. Секс был достойным. Но я никогда не зацикливалась на нем. Я никогда не бросала на него взгляды, не вдыхала медленно и неглубоко его запах, не падала в обморок каждый раз, когда он проводил пальцами по своим волосам…

Это какая-то магия.

Уровень притяжения, который, на самом деле, вызывает беспокойство.

Даже сейчас я не могу перестать наблюдать за Салливаном через кухонное окно. Я не могу оторвать взгляд от него, нарезающего наш салат.

Что это? Почему все мое тело ноет от одной только формы его плеч? Что такого особенного в пропорциях этого мужчины, в том, как он стоит, как наклоняет голову, линии его челюсти, что зовет меня, шепчет: только этот и никто другой…

Уже сейчас его движения стали более плавными, нож лежит в руке как надо. Он быстро учится.

Его рукава закатаны до локтя. Каждое

движение посылает зыбь по его рукам, по венам и мышцам, по гладкой смуглой коже…

Капелька пота скатывается между моих грудей и падает на гриль.

Салливан поднимает взгляд, и наши глаза встречаются через окно. Он не сердится на мои слова — улыбается так, будто я их вообще не произносила, правая сторона его рта чуть выше, чем левая.

Его кривая улыбка — единственный его недостаток.

Конечно, это вовсе не недостаток.

Именно это делает его улыбку такой, какая она есть, - моей любимой.

Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, как все нормальные люди, я отворачиваюсь, словно меня поймали с поличным.

Моей любимой?

Нет, нет, нет, нет, нет.

Салливан не может быть твоим любимым ни в чем.

Потому что он не останется с тобой. И ты не сможешь пережить еще одну потерю.

Вот оно. Ясно как день. Я не хотела этого говорить, но придется.

Ты в полном дерьме, Тео, и ты не выдержишь еще один удар. Хоть раз в жизни защити себя…

Я украдкой бросаю взгляд на Салливана.

Он слегка хмурится, проверяя на морковке свою новую технику нарезки. Когда он сосредотачивается, кончик его языка касается центра нижней губы.

Запах подгоревших перцев напоминает мне о том, чем я вообще-то должна тут заниматься.

– Черт!
– Я начинаю переворачивать шампуры так быстро, как только могу.

Дверь домика у бассейна открывается. Отец Салливана выходит в угасающие сумерки, моргая так, будто сейчас полдень и светит солнце.

Он выглядит немного лучше, чем вчера, в том смысле, что его волосы не такие грязные, а глаза меньше налиты кровью. Но его одежда все еще выглядит так, будто ее подняли с пола, а щетина уже на пути к полноценной бороде.

Пока он шагает через двор, я подумываю о том, чтобы сбежать обратно на кухню. Замереть на месте - это скорее реакция оленя в свете фар, чем настоящая храбрость.

– Тео, верно?
– говорит он, когда подходит ко мне.

– Д-да…

Он не улыбается, ни капельки. Выражение его бледно-голубых глаз пугает. Я жду, что он снова накричит на меня.

Вместо этого его рот делает судорожное движение, что-то вроде болезненной гримасы, и он ворчит:

– Прости за тот день.

Я понимаю, чего ему стоило это сказать.

Он как я… печальная, открытая книга. Которую никто не хочет читать.

– Это была моя вина.
– Я скажу что угодно, лишь бы его лицо стало менее мрачным.
– Я не должна была вас будить.