Люди государевы

Брычков Павел Алексеевич

Варька пыталась давать ей воду, но больная отворачивалась, не принимала. Варька вспыхивала, думая, что смертница догадывается обо всем.

Так вот и вышло. Для кого смерть жены — горе тяжкое, а для Аники так вроде и радость. Хотя радости он, конечно, не выказывал. А только сжег постель покойницы: одеяло старое, подушку да матрац, соломой набитый… Сжег и велел Варьке стелиться на место хозяйки. Варька уже пообвыклась в доме, чувствовала себя вольнее. Без больной меньше забот, хотя, конечно, и жалко ее. Но, повздыхав, заняла место хозяйки. Только часто накатывал страх — вдруг Степка объявится, что тогда?..

Похоронив

жену, на другой день Аника направился на службу. Проходя мимо Тарской канцелярии, увидел спешившего туда Ивана Гребенщикова, соседа по прошлогоднему покосу. Поздоровался, спросил, куда так торопится.

— Дак куды, куды!.. В Тобольск вот арестантов повезу по указу коменданта, — ответил с досадой Гребенщиков.

— Кого повезешь? Шерапова, что ль? — поинтересовался Аника.

— Обоих, отца и сына, да Петра Грабинского…

— А Василия Исецкого?

— Комендант его вроде не отправляет…

— Что так? Чаю, наиглавнейший он смутьян!

— Откуль мне знать, дело комендантово…

О встрече этой, как пришел, сразу Аника Верещагину рассказал.

— Значит, зашевелился господин комендант, — усмехнулся Верещагин, — запоздал малость. Когда сбирается Гребенщиков выезжать с колодниками?

— К полудню, сказывал…

— Вот и ладно… Нам тоже спать не годится. Отправим с ним записочку, только поначалу надо одно дельце сделать, Байгачева взять…

И Верещагин рассказал, что вчера пришел в канцелярию земских дел пеший казак Софрон Бурнашов и говорил, что слышал он на базаре от Петра Байгачева, Василия Исецкого и Дмитрия Вихарева, будто тех, кто пойдет крест целовать, будут заставлять есть в посты мясо и крест отнимать будут.

Потому и разъярился Верещагин, что хотел взять одного из трех главных возмутителей, и тот ушел.

— Так говоришь, без Исецкого Гребенщиков колодников повезет? — спросил Верещагин.

— Говорил, без него… Чаю, в том умысел коменданта, не зря к нему еще до публикования указа полковник Немчинов хаживал, и он им отсрочку давал и говорил, тесноты чинить не будет…

— Откуда тебе сие известно?

— Верный человек сообщил…

— Не кричи о том!.. Не время покуда… Исецкого нам надо было брать, мы же проворонили! Отнесешь Гребенщикову отписку, пусть подаст в губернскую канцелярию. Чтоб комендант только не ведал, денег пообещай…

— Сделаю, Ларивон Степаныч, сделаю…

Ларион Верещагин сел за доношение, в котором писал об устном доносе Софрона Бурнашова, и в конце доношения, будто между прочим, обронил: «а Василий Исецкий по неведомо какому делу держится в Тарской канцелярии».

Глава 20

День пятый июня 1722 года начался для Тобольска — столицы Сибирской губернии — как обычно. Поднялось над лесом солнце, и заблестели золотые маковки на башенках звездно-синих куполов Софийско-Успенского собора, гордо возвышающегося над белокаменным кремлем, единственным таковым на всю матушку Сибирь. Спустится человек вниз по Прямскому взвозу с нагорной части города, глянет вверх, и душа замрет в радости — так красивы стены кремля, будто корона белокаменная, по краю высокого обрыва возвышаются; отойдет чуть дальше, к базару, и покажется: плывет кремль в облаках, будто птица сказочная. Перекрестится в умилении

христианская душа и помянет добрым словом мастера Семена Ульяновича Ремезова и пожертвует денежку на поддержание сего благолепия во славу имени русского.

Еще не ударил благовест пятисотпудовый колокол — опять-таки единственный на всю Сибирь, — а уж на Гостином дворе зашевелились торговые люди: купцу ли покупателей просыпать!

Как обычно начинался пятый июньский день, но уже к полудню наблюдательный взгляд заметил бы непонятное оживление среди военных. Замелькали красные мундиры вестовых Московского полка, придерживая шпаги, забегали штаб-офицеры то в губернскую канцелярию, то в надворный суд, то к Рентерее. Потянулись к пристани подводы со служилыми татарами… В Тобольск пришла весть о Тарском бунте.

Федор Зубов к дому Тобольского надворного суда добрался до восхода солнца, когда подле канцелярии никого, кроме сторожа, не было.

Прошел без малого час, как пробили к заутрене, когда денщик, выйдя на крыльцо, крикнул:

— Кто тут из Тары по важному делу к князю?

Федор обрадованно вскочил и последовал за денщиком.

— Ну что у тебя? — брезгливым голосом спросил его князь Козловский, недовольный тем, что его вызвали на службу много раньше обыкновения.

— Отписка от земского судьи Лариона Верещагина, ваша светлость, — поклонился Зубов и подал письмо.

Когда Козловский дочитал доношение Верещагина до половины, он с удивлением воззрился на Зубова.

— Сие ведь бунт? Много ли людишек отперлось?

— Доподлинно не ведаю, ваша светлость, чаю, несколько сотен, служилые казаки и из посадских немалое число…

— Приехал один?

— Вдвоем на подводе с казачьим сыном Сушетановым.

— Так, так… — забарабанил князь по столу холеными пальцами и крикнул денщику:

— Подать лошадей!..

Через час Федор Зубов был допрашиван перед самим губернатором Сибири стольным князем Алексеем Михаиловичем Черкасским. Кроме губернатора и надворного судьи князя Козловского при этом были вице-губернатор Петрово-Соловово и полковники Московского и Санкт-Петербургского полков Сухарев и Батасов.

— Ну, так что у вас, милейший, там стряслось, бунт? — обратился к Зубову губернатор, поглаживая на животе серебряную витую пуговицу парчового камзола. От страха пред множеством вельможных особ у Федора Зубова отнялся язык.

— Сказывай, сказывай его сиятельству, как зовут, откуда, что ведаешь о бунте! — прикрикнул вице-губернатор Петрово-Соловово, уставившись на Зубова.

Окрик подействовал, и Зубов пробормотал:

— Федор Терентьев сын Зубов, грамоте не обучен… Из Тары приехал от земского судьи Лариона Верещагина с отпиской…

— Так кто же к присяге не пошел и почему? — опять спросил губернатор.

— Не пошли полковник Немчинов Иван Гаврилов сын и с ним соцкие и пятидесятники, конные казаки, и другие жители, — затараторил Зубов, — а говорят для того, что-де в той присяге, за кого целовать и кому присягать, того-де имянно не означено… А его-де императорскому величеству и сыну его, и внуку целовать и присягать готовы и для того они с Тары хотят послать челобитчика.

— Я ведаю токмо, что дворяне Чередовы с ним заодно были… — сказал Зубов. — Больше никого не ведаю.