Люди государевы
Шрифт:
Народ двинулся за ним.
Глава 15
Второй день во дворе полковника Немчинова толпились тарские жители. Возбуждение, в котором пребывали люди после вчерашнего отказа от присяги, не ослабевало. Под отпорным письмом появлялись все новые подписи. Неграмотные просили приложить за них руки своих грамотных знакомых и родственников. Василий Исецкий и Петр Байгачев читали до хрипоты книги Кирилла Иерусалимского и Правой веры, и сомневающиеся утверждались в том, что воистину грядет последнее время, и дабы противостоять пришествию антихриста безымянного, ставили свои имена под письмом. За прошлый день подписалось
Первыми же приложили руки дворяне Чередовы, братья Василий и Иван, и дядя их Яков. Яков Чередов, обнажив седую голову, обратился с высокого крыльца к людям и сказал, что дело затеяли нешуточное и что надобно держаться всем миром, друг за дружку стоять и за караул брать себя не давать, а коли начнут брать, то отбиваться. Вспомнил, как отказались напрочь они брить бороды в 705 году и отступился от них сибирский губернатор, что-де коли и ныне так же стоять, то будет от государя милостивый указ…
Второй день люди все подходили и подходили. Подписавшись, уходить не торопились, слушали Байгачева о том, что сказывал праведный старец Сергий. Боязливо крестились двуперстно, когда слышали, что предаст старец анафеме того, кто пойдет к присяге за безымянного.
В горнице полковника Немчинова тоже было второй день многолюдно.
— Так что, Иван Гаврилыч, когда отдадим письмо Глебовскому? — спросил Василии Чередов.
— Народ подписывается покуда, подождем.
— За две сотни перевалило, — сказал сотник казачьих детей Петрашевский — Эка силища! Разе кто посмеет тронуть…
— Иван Гаврилыч, бумаги два листа осталось, боюсь не хватит! — вбежал в горницу Иван Падуша. — Народ еще идет.
— Сбегай в канцелярию к Петру Грабинскому. Пусть даст еще. Скажи, после за все разочтемся. Да один не ходи, возьми Кропотова.
— Ладно, сбегаем! С Василием, коли что, мы от десятерых отобьемся!
Едва начали подписи ставить после возвращения от церкви, оказалось, что почти нет бумаги. Немчинов послал калмыка Дмитрия в канцелярию, где писцом был взят временно Петр Грабинский, сосед Немчинова. Грабинский принес полдести листов, Немчинов попросил Петра приложить за него руку под письмом, что Грабинский, польщенный вниманьем, с охотой исполнил и за себя тоже подписался.
Но нот вышло, что и тех листов не хватило.
В Тарской канцелярии в это время было тоже многолюдно. Как всегда, скрипели перьями подьячие, лишь изредка приподымая голову от бумаги, чтобы усмехнуться чьим-либо слишком смелым или дурным словам.
Сейчас же в канцелярии спорили подвыпивший Яким Шерапов и фискал Никифор Серебров. Старик Шерапов был сбит с толку вчерашним волнением и хотел добиться истины в казенном месте. Главное: идти ему к присяге или не идти.
— Ты пошто подписался, коли имя не означено? — допытывался он у Сереброва.
— То в воле государевой, о том в уставе написано, — отвечал Серебров.
— Госуда-аревой, а вот племянник мой Алешка сказывал, что-де и государь-от сам антихрист! — таинственно произнес Яким. — Стало быть, и наследника антихриста посадить хочет…
— Кто говоришь, сказывал? — беспечным тоном спросил Серебров. — Да Алешка, племянник…
— А ему кто сказывал?..
— Почем я знаю… Да вон о том во дворе полковника Исецкий да Байгачев книги читают…
— Ты бы, Яким Дмитрич, придержал язык, — укоризненно прервал его Петр Грабинский и сказал присутствующим: — Все, казаки, время обедать, после придете, кому надобно по делам каким…
В это время в избу вошел Иван Падуша с Василием Кропотовым.
— Вы, казаки, не из двора полковника Немчинова? — спросил
— Нет, не оттуда, Яким Дмитрич… — ответил Падуша, а Василий Кропотов едва приметно кивнул Грабинскому, вызвал на крыльцо, где сказал о бумаге.
— После обеда занесу, — сказал Грабинский. Выпроводив казаков из канцелярии, Грабинский дождался, когда уйдут подьячие Андреянов и Неворотов, сунул за пазуху несколько листов бумаги и отнес их отпорщикам.
Дома его ждал свояк Федор Зубов, служивший в канцелярии судьи Верещагина.
— Ну, Петро, едва дождался, — начал он и, понизив голос, зашептал: — У полковника, чаю, был? Письмо отпорное подписал ли?
— Подписал. Пошто спрашиваешь?
— Потому спрашиваю, что еду в Тобольск с доношением судьи Верещагина в надворный суд об отпорном письме и противности вашей. Поостерегись!
— Глебовский о том доношении знает?
— Не ведает. Судья велел тайно ехать, дабы никто не знал… Гляди, свояк, кабы худа не было, пока письмо не подали, убери свою подпись…
— Поздно теперь уж… — побледнев, прошептал Грабинский.
— Мотри, можа, придумаешь че, покуда до Тобольска еду. Прощевай.
Едва только толпа двинулась за полковником Немчиновым, Ларион Верещагин, свирепо поглядывая им вслед, сказал, обращаясь к коменданту Глебовскому:
— Иван Софоновнч, немедля надобно отписать в Тобольск, за измену сию поплачут казачки кровавыми слезами! Главных смутьянов тайно схватить — и на дыбу!
— Пусть подпишутся, тогда отпишу… Хватать пока никого не надо, дабы не озлоблять, у Немчинова людей поболе нашего…
— Судья верно говорит, комендант, в Тобольск надобно срочно писать, — поддержал Верещагина сержант Островский.
— Сказал, отпишу, когда подпишутся!.. — Гляди, тебе виднее, покуда ты у нас голова! — раздраженно сказал Верещагин.
— Ведаю, давно на мое место метишь! Да не по сеньке шапка! И впредь в мои дела носа не суй! — взбешенно крикнул Глебовский.
— Как знаешь, как знаешь, — пряча прищуром ненависть, пробормотал Верещагин.
Домой от церкви судья вернулся в бешенстве. Выпил стакан водки, но и это не помогло. Подвернувшийся под руку денщик получил тяжелую оплеуху и скрылся от греха подальше. «Ну, погодите, начальные тарские люди: один бунтовщик, другой поноровщик… Будет вам…» Верещагин достал бумагу и, обмакнув гусиное перо в медную чернильницу, стал писать промеморию своему начальству: князьям Козловскому и Водбольскому в надворный суд: «Всепресветлейшего державнейшего императора и самодержца всероссийского Отца отечества государя всемилостивейшего надворного суда господам судьям князю Семену Михайловичу, князю Михаилу Ивановичу с товарыщи Ларион Верещагин челом бьет. В нонешнем 722 году маня в 29 день послал я с Тары вам, господам судьям, збору за два месяца девять рублей два алтына две деньги, понеже ли дел мало было: у тарских жителей в граде и уезде дума худая: маие месяце 27 день градские и уездные люди к присяге не пошли, а из них неболшие люди к присяге пошли, а возмутил ими тарского ж города полковник Иван Гаврилов с неболшими людми. Да к нему ж в думу и в сейму недобрую приехали с пустыни. И я тарского города полковника и градских жителей весьма уговаривал, и оно ж меня не слушали н посланному императорского величества указы сержанту отказали в том, что к присяге не идут, а слова их непотребные н писать невозможно. К милости вашей и впредь я от них добрава нечаю, а опасение о зборе казне императорского величества имею немалое, и о том надворного суда господа судьи князь Семен Михайлович, князь Михаил Иванович с товарыщи что укажете…»