Люди государевы
Шрифт:
— Мое дело сторона. — усмехнулся Неворотов.
А Гаврила Перминов сел за стол и немедля настрочил в Тарскую канцелярию доношение: «Сего 1722 года но указу его императорского величества ведено всякого чина людей кроме крестьян и ясашных татар привести к присяге по печатному уставу, и я, нижепоименованный, посылан был ис тарской канцелярии для записки у присяги всякого чина людей. И оные присяжные книги вынесены были ис церкви в канцелярию и лежали на судейском столе незапечатанными, а ныне явилось в означенных присяжных
Второй донос был от подьячего Григория Андреянова.
Он писал, что «в том подлинном письме и прикладывании руки явилось в трех местах чищение, так же и в копиях от руки его Грабинского чищено же. И чтоб оного Петра Грабинского, для чего он того письма в прикладывании руки очищал и кого именно и но чьему научению, допросить». Андреянов заметил «чищенье» случайно. Понес, было, отпорное письмо и копии коменданту и рассыпал листы, стал складывать и увидел. Заглянул в копии, и там то же.
Глебовский велел денщику Вставскому позвать Грабинского к себе в кабинет.
— На тебя два доношения! — сурово сказал комендант, глядя на вошедшего Грабинского.
— Кого вычистил из письма и для чего?
— Не чистил никого, Иван Софонович, — смешался Грабинский.
— Не верти хвостом! В моей власти покуда миловать тебя ай нет! — закричал комендант.
— Иван Софонович! Безо всякого умысла, страха убоясь! Перед Богом клянусь страха ради, — забормотал Грабинский.
— Пошто убоялся? Я сказал, что тесноты отпоршикам чинить не буду…
— Ты-то, может, и не будешь, да послал судья Верещагин тайно донос со свояком моим Федором Зубовым в Тобольск… Смилуйся, Иван Софонович!..
— Увести изменника! На цепь! В пытошную избу! Позвать сержанта Островского и фискала Шильникова для допроса вора!..
Комендант был в ярости. Как старый служака он понял, в какую опасность себя вверг. Ну, Верещагин!
И впрямь первым в городе метит быть… Только дело теперь, только дело! И чтоб и сержант и фискалы видели, что он государю верен и сейчас, и всегда был.
Несмотря на солнечный день, в пытошной избе было сумрачно. У единственного оконца, прорубленного в стене, сидел за столом подьячий Иван Неворотов, записывал расспросные речи.
С перекошенным от боли лицом, в поту на дыбе висел уже почти четверть часа Петр Грабинский.
— Говори, пес, кого вычистил? — допытывался у него сержант Островский.
Грабинский, свесив кудрявую голову, молчал. Казалось, он был в беспамятстве, но когда Островский потянул веревку, перекинутую через бревно, и руки, схваченные хомутом за спиной, хрустнули в плечах,
— Скажу… все скажу… Сымите…
Опущенный на земляной пол, он, свесив голову на грудь, прошептал:
— Из письма… страху убоясь… вычистил брата Михаила… и себя, и отца своего…
— С каким умыслом учинил сие, — спросил комендант Глебовский.
— Учинил сие не по умыслу, — облизывая пересохшие губы, проговорил Грабинский, — а простотою своею и молодоумием…
— В присяжной книге твоею рукою означено, что у присяги был, а у присяги ты, вор, не был! — продолжал допрос комендант. — Когда сие воровство учинил и занимался ли таким воровством ранее?
— Имя свое внес в присяжную книгу вечером, страха убоясь… Ране таким воровством не занимался… Смилуйтесь! — кинулся вдруг на четвереньках к коменданту, но вывернутые на виске руки подломились, и он ткнулся в пыльные сапоги Глебовского.
— Пошел!.. — отпихнул его брезгливо комендант ногой. — Ранее надо было думать…
— Заместо вычищенных вписал Матвея Байгачева, Василия Евгаштина да Петра Ситникова…
— Кого четвертого выскреб? — вступил в расспрос подьячий Григорий Андреянов. — В письме четыре чищения явилось…
— Четвертого не чистил, — по-прежнему стоя на коленях, ответил Грабинский.
— Кто же? — опять повел допрос комендант. — Вот он, — кивнул Грабинский на Ивана Неворотова, при этих словах вскочившего с бледным лицом.
— Врет, вор. не чистил я никого!.. — закричал он.
— Чистил… — устало проговорил Грабинский.
— Так ли было, отвечай? — обратился к Неворотову Глебовский.
— Каюсь, господин комендант, брата своего двоюродного Григория спасал, пьяным обычаем под письмом руку приложившего…
— За воровство ответишь! Покуда пиши… — Смахнув со лба пот, Иван Неворотов склонился над бумагой.
Кончив допрос Грабинского, комендант велел привести Василия Исецкого.
Исецкий держался спокойно, без тени страха, только слегка покосился на сидевшего в углу на соломе Петра Грабинского. Комендант начал допрос тем же суровым голосом правого человека, каким допрашивал Грабинского. Спросил, ходил ли он, Василий, по базару и называл ли государя при многих людях непрямым царем атихристом. Исецкий в расспросе заперся и сказал, что государя антихристом не называл.
Фискал Шильников шепнул коменданту, что надо бы устроить очную ставку Алексея Шерапова и Исецкого. Комендант согласно кивнул. По его приказу денщики привели Алексея Шерапова.
— Подтверждаешь ли ты, Алексей, что в расспросе прошлого дня сказывал? Называл ли Василий Исецкий государя антихристом? — спросил Шильников.
— Называл! Называл! — воскликнул он, будто обрадовавшись, — Открыто кричал такие речи на базаре!..
— Так что, Исецкий, будешь и дале запираться? Называл государя антихристом?