Люди государевы
Шрифт:
— Дядя Иван, давай я выйду и все узнаю… Коли пристанут, скажу, что приходил вчера, заигрался и остался ночевать, а ночью вернусь, я ловкий, меж ног проползу, не почуешь, — гордо сказал Степка.
— Ладно, попробуй…
Расставшись с отцом Сергием, Степка вернулся домой, чем несказанно обрадовал братишку. Варька же, как и в первый раз, днем, испугалась. Был дома и отец. Отнесся он к Степке равнодушно.
— Беглый явился!.. — глянул он на него, обсасывая рыбью кость. — Че, ай жрать захотел?
Степка смолчал.
— Че насупился? Где шлялся?
— В лесу, — коротко ответил Степка.
— Окажи, Варвара,
Варька вспыхнула, а Степка проговорил:
— Не стану с ней жить!
— И она, чай, плакать не станет! — ехидно сказал Аника. Степка удивился спокойствию отца, но через два дня, застав их с Варькой, пришел в ярость. И, испугавшись собственных мыслей, ушел утром из дому.
Весь день просидел у могилы матери, а вечером, пострекотав сорокой, вызвал Федьку Немчинова из дома и сказал, что завтра решил уйти снова к отцу Сергию. Федька накормил его, и они пошли ночевать на сенник…
Проскользнув в прорубь оконца из конюшни, Степка присел и прислушался. Было тихо. Ярко светила половинка луны. Держась в тени конюшни, он дошел до ее угла и, выглянув, увидел в конце огорода силуэты солдат с поблескивавшими штыками. До соседнего двора было шагов полсотни. Степка прополз их, прячась за грядками с луком и морковью. Нырнув в тень сарая соседнего двора, обогнул его, перевалил через заплот и оказался на другой улице.
Поздно вечером вернулся тем же путем и предстал перед ожидавшим его в нетерпении полковником Немчиновым.
— Можно ли пройти?
— Можно… Покуда только с трех сторон обложили. Был я у Шевелясова, заарестовали его… Передовых также взяли тайно… Из города не выпускают, ворота закрыты…
— Солдаты из Тобольска еще были ли?
— Не видать покуда…
— Ты молодец, Степан. Веди Федьку с матерью, покуда можно…
— Я с тобой останусь!.. — подбежал к нему Федька.
— Знаю, сынок, что ты у меня казак настоящий. Да кто о матери позаботится?.. Опасно вам здесь ныне… Пробирайтесь в пустынь к отцу Сергию, там не пропадете… Спаси вас Христос!
Немчинов перекрестил сына, обнял подошедшую жену и проводил до оконца. Сначала вылезли ребята, за ними спустилась Катерина. Небо было затянуто облаками, и им не пришлось даже ползти, стояла сплошная темь.
Федька с матерью остановились у брата Ивана Гаврилыча, Максима, а Степке ничего не оставалось делать, как идти покуда домой.
Глава 25
— Ко времени, ох ко времени, господин капитан, к нам пожаловали. Не чаял уж, как с бунтовщиками совладать, а теперича они запоют у нас! — говорил оживленно земский судья Ларион Верещагин, шагая в Тарскую канцелярию рядом с капитаном Ступиным. — Людишек у меня мало верных, а комендант своими распоряжаться не давал. Вот я и взял только одного из начальных изменников — Дмитрия Вихарева. Кабы людей комендант давал, так всех бы на цепь посадил! А кого и на кол, чтоб не повадно было!.. Хорошо, что пожаловали… Коль уж по моей отписке за бунтовщиков взялись, то дозвольте мне самолично над ними розыск учинить.
— Сие полковнику Батасову решать. Он прибудет сюда скоро с главными силами. До его прихода без моего ведома никого за караул не брать, понеже солдат у меня малое число… Посему помощь от тебя, судья, нужна… Возьми верных людей
— Сколь же у тебя солдат, господин капитан?
— Сотня… Главное, сей день продержаться без смуты, а там и Батасов будет. А ныне большее число солдат поставлю на удержь запершихся изменников, чаю, главные смутьяны там засели…
— Главный-то изменник тут сидит, — пробормотал Аника, хромавший следом за Верещагиным. Ступин услышал и строго спросил:
— Ты про кого?
— Про коменданта, кого ж еще… — кивнул Аника на Тарскую канцелярию.
— Доложим, доложим! — весело ответил Аника, взглянув на Верещагина, который при словах Ступина перекрестился едва приметно, и даже сквозь щелки прищуренных маленьких глазок его пробивалась нескрываемая радость.
В Тарской канцелярии сидели созванные капитаном Ступиным сержант Островский, фискал Семен Шильников, поручик Княгинкин, пристав Калашников.
— Господа, понеже почти все мои силы ныне вокруг дома изменника Немчинова, где заперлись бунтовщики, вам надлежит обеспечить спокойствие и порядок в городе, и охрану ворот… Поручик, — обратился он к Княгинкину, — назначаю тебя до прихода главных сил в помощь прапорщику Этекраусу отвечать за ворота. Поставишь людей, коих господин судья укажет… Тебе, сержант Островский, отвечать за охрану гарнизонной гауптвахты и тюрьмы. Судье и приставу надлежит обеспечить порядок на базаре, у церквей и на всех улицах… Дабы сговору меж отпорщиками не было, в кучи более трех сбираться не дозволять! Главное, не дать смуте быть день-другой, а там и полковник придет… Все, господа!
Весь день капитан Ступин пребывал в беспокойстве. Как бы не надумали изменники пробиваться из города с оружием. Но на улицах было тихо. Стояли только расставленные судьей пикеты и караулы из верных присягнувших людей. Отпорщики, отделенные от начальных людей, не выглядывали из своих домов.
А через два дня с главными силами в Тару вошел полковник Батасов.
Глава 26
К деревне Мешковой Петр Байгачев подошел далеко за полночь, продрогший и промокший до костей. Дождь застал его еще в середине дня в одной из проток Иртыша на левом его берегу, где он бросил лодку и направился на полдень, решив пробираться к учителю своему, отцу Сергию. Но без коня и еды туда дойдешь нескоро. По дороге Петр заголодал и, только подкопав саранки, заглушил сосущую тошноту и дошел к ночи до деревни из трех дворов, в которой жил кум его, Иван Кубышев, тридцатилетний хозяйственный мужик из захребетных переселенцев.
Чтобы не подымать шума, Байгачев зашел с огорода, перелез через прясло и, скользя сапогами по разбухшему от воды междугрядью, зашагал к едва приметно чернеющему дому. Проходя мимо баньки, он почуял, как на него пахнуло приятным теплом, и продрогшее тело так потянулось к желанному теплу, что Байгачев, забыв про голод, решил тут переночевать. И хозяина беспокоить среди ночи не надо. Он вошел в предбанник, распахнул двери баньки — и оцепенел от увиденного. В свете горящей лучины взгляд выхватил сначала выпирающий чудовищной репой живот, затем над грудью, перехваченной из-под мышек холстиной, искаженное страданьем лицо под самым потолком. Он только успел сообразить, что перед ним нагая баба, как злой старушечий окрик вывел его из оцепенения.