Люди государевы
Шрифт:
На ямском дворе, обнесенном двухсаженным глухим тыном, у крыльца рубленого дома солдат в красном камзоле трясет за грудки хозяина:
— Коня подавай, сучий сын! Не подашь — заколю без пощады, — угрожающе хватается солдат то и дело за эфес палаша.
— Помилуйте, господин солдат, нетути коней. С неделю прошли ваши солдаты на Тару, всех позабирали… Отдохните, господин солдат, и конь, глядишь, отойдет… Попасется, да овса заложу… — оглядывается хозяин на взмыленного коня у ворот.
— Не имею ни часу ждать! Наисрочнейшее дело! Читай! — сунул солдат хозяину подорожную.
— Грамоте не обучен, — отстранился
— Так слушай! Другой раз читать не стану! «От Тобольска, куды путь надлежит от села до села, от деревни до деревни, и до Тары и назад до Тобольска, давать посланному солдату Ивану Стрелкову уездную одну подводу, везде не держать ни часа. Послан он, солдат, на Тару для его императорского величества наисрочнейшего дела. У сей подорожной ближнего стольника и губернатора Сибирского господина князя Черкасского печать. Июня 15-го дня 1722 года». Уразумел, мужик! Давай коня!
Хозяин поднял сбитую с него катаную поярковую шапку и уныло пробормотал:
— Нетути коней…
— Веди на конюшню!
Они вошли в конюшню и, увидев вороного коня. Стрелков обрадованно закричал:
— Эт-то что не конь? Бл…дин сын!
— Господин солдат, на сем коне комиссар поедет.
— Что за комиссар?
— Земских дел комиссар из Тобольску по деньги, сказыват, едет с подушных податей…
— Комиссар обождет, отдашь ему моего коня, велю! — угрожающе полуобнажил из ножен палаш Стрелков.
— Э-эх, — махнул рукой хозяин, — прогоны готовь, солдат…
Стрелков устало опустился на конец долбленой колодины с водой, и, переместив кожаную сумку с правого боку на живот, ощупью проверил, на месте ли пакет, что велено ему вручить полковнику Батасову на Таре. Любопытно бы знать, о чем в бумаге речь, какие вести. Но красный сургуч намертво скрепил бумагу, а печать на сургуче — два скачущих коня и стрела меж ними — будто напоминают ему: скорей, скорей! И торопится солдат Стрелков, вот уже почти сутки без сна, старается.
Давно мечтал капральский чин поиметь, а ныне самое время себя показать…
Хозяин подвел заседланного коня. Стрелков заплатил прогонные деньги, вскочил в деревянные стремена и поскакал по дороге, взбивая легкую пыль.
За день до вступления полковника Батасова в Тару провинциал-фискалу Трофиму Григорьевичу Замощикову подал отписки из Тары от фискала Семена Шилышкова человек его Максим Петров. Замощиков немедля подал отписки князю Черкасскому. Губернатор, презрительно морщась, с трудом разбирая почерк, долго читал оба доношения и, наконец прочитав, сказал вице-губернатору Петрово-Соловово:
— С обеих отписок снять копии и послать оные полковнику Батасову. Написать ему указ, дабы всех, кто в отписках помянут, взял бы под арест. Коменданта Глебовского велеть за крепким караулом прислать к нам в Тобольск… Нарочному солдату выписать подорожную, и скакать ему наисрочнейше…
Быть нарочным выпало солдату Стрелкову.
Губернатор и вице-губернатор были немало удивлены, когда через два дня получили челобитную Глебовского и присланных с Иваном Гребенщиковым колодников. Подозрения в измене коменданта хоть и не прошли, но стали меньше. Прежде чем отправиться в застенок, губернатор принял его императорского величества посланника к калмыцкому контайше Цеван-Рабдану капитана от артиллерии
— Ваше сиятельство, опять моему посольству чинится задержка, — сказал Унковский.
— Мне ведомо, что дощаники готовы! — раздражился Черкасский.
— Однако потребных ведомостей из губернской канцелярии не выдано, и от вашего сиятельства лист контайше не подан…
— Лист о спорах по Кузнецкому острогу и о Бухолцевом походе напишу, хотя о том писано было контайше и послано в свое время с Василием Чередовым… Того для, что дощаники к отправлению собраны, надлежит их отправить с начальником конвоя. Кто оной начальник, поручик Санг?
— Точно так, поручик Михайло Санг. — Ты же, господин капитан, задлись на седмицу, а после налегке нагонишь остальных… Сам зришь, что в канцелярии дел много по Тарской противности…
— Ваше сиятельство, посланник калмыцкий Буркоган, что со мной едет, жалуется, что провинциал-фискал Замощиков сторговал у контайшиного бухарца черно-бурую лисицу, лисицу взял, а денег дал токмо четверть противу торгу. Сие может осложнить посольство…
— Подай доношение, я разберу, — сухо сказал губернатор, заканчивая прием.
В застенке первым на виску подняли Петра Грабинского. Он повторил те же речи, что и в расспросе у коменданта Глебовского, и через двадцать минут Черкасский велел Яковлеву снять его.
Алексей Шерапов на виске каялся и лил слезы. Говорил, что называл на базаре царя антихристом по младоумию и наущению раскольников Ивана Завьялова да Дмитрия Золотова, да Василия Исецкого. Что Иван Завьялов приезжал в дом отца его и жил с неделю, а Дмитрий был в прошлом году и приставал у брата своего, Алексея Золотова, который был у коменданта Глебовского в поварах, а после уехал, а куда, он не ведает. Показал также Алексей, что в марте на святой неделе был из пустыни старец, кто именем — не знает, и что стоял старец у Ивана Андреева, сына Падуши, и что многие к нему для читания книг и причащения ходили. Дмитрий Вихарев был у того старца доподлинно, а остальных не упомнит…
Старик же Яков Шерапов, отец Алексея, поначалу заупрямился, на все вопросы отвечал «нет» да «не ведаю»… Вице-губернатор Петрово-Соловово, теряя терпение, ходил взад-вперед по пытошной избе, то и дело после очередного удара подскакивал к Шерапову-старику и спрашивал:
— Кто о его императорском величестве непристойные слова сказывал, говори!
— Не ведаю… — отвечал Яков, уронив седую бороду на грудь.
И опять Иван Яковлев отмеривал удар. После десятого удара он сказал, повернувшись к князю Черкасскому: