Люди государевы

Брычков Павел Алексеевич

Глава 20

В караульной избе у задних острожных ворот весело потрескивают дрова в глинобитной печи, дым поднимается под бревенчатую крышу, копится чуткими клубами и, опустившись до волокового окна, выходит наружу. За небольшим столиком сидят четверо караульных казаков.

Отворилась дверь, и переступив высокий порожек, в избу ввалился в облаке белого пара пятидесятник пеших казаков Матвей Ненашев. Он скинул с рук шубенки, снял овчинный тулуп и сунул ладони к поду печи ближе к огню.

— Ух,

заворачивает морозко, а ведь токмо первые дни декабря! Иван, — обратился он к Петлину, — смени у ворот Ляпу!

Петлин снял с деревянного крюка шубу и, одеваясь, спросил:

— Что-то вестей о Федоре Пущине нет! Пора бы ему уж вернуться!

— Пора бы… — согласился Ненашев. — Илья Никитович, чтоб вести от него скорее перенять, послал в Нарым Ивашку Лаврентьева.

— Знать бы, как государь рассудит…

— А коли не привезет Федор доброго государева указу, снимемся мы, служилые люди, сотни две или того больше, перебьем Сабанского с советниками Осиповыми, да и других, кто к нам не пристал, пойдем по весне вверх по Оби или на Бию и Катунь и заведем там свой Дон!.. Илью Микитовича с собой возьмем… — сказал Ненашев.

— Поди, дело до того не дойдет! Государь справедливо рассудит… — сказал Петлин и показал глазами на Якова Кускова, мол, зря при нем такие речи говоришь…

И не зря опасался.

В 4-й день декабря освобожденный из тюрьмы старый сиделец Степан Солдат объявил великое государево дело и слово на Илью Бунакова и Матвея Ненашева в том, что они хотят по весне на Оби Дон завести…

В этот же день «на посаде в остроге кричал и сказывал пеший казак Гришка Жданин те же речи».

Узнав об извете на себя, Илья Бунаков задумался. Мирской приговор был не принимать изветы по государеву делу от арестантов, а Солдат и Жданин люди вольные. Потому надумал в одиночку решение не принимать.

На другой день вызвал в съезжую избу таможенного голову Федора Митрофанова, детей боярских Юрия Едловского, Василия Ергольского, попа Благовещенской церкви Бориса, казаков Остафия Ляпу, Тихона Хромого, Ивана Петлина… Привели арестованных Солдата и Жданина. Первого допросили Солдата.

— Объявлял ли ты великое государево дело и слово на воеводу Илью Бунакова и пятидесятника Матвея Ненашева? — начал допрос Федор Митрофанов.

— Объявлял…

— О чем твой извет?

— О том, что они хотят по весне вверх по Оби уйти и завести свой Дон!..

— Ты сам о том от них слышал ли?

— Сам от них не слышал, но о том говорит весь город!

— Коли сам не слышал, твой извет ложный! Признаешь, что извет твой ложный?

— Не признаю! О том весь город говорит!..

— Ты, гнида тюремная, мы тя щас за язык твой поганый подвесим! — подскочил к нему Тихон Хромой. — Кто тебя научил на воеводу клепать, говори!..

Солдат в испуге отшатнулся от него и пробормотал сквозь зубы:

— Признаю,

что извещал ложно!..

— По какой причине извещал ложно? — продолжил допрос Митрофанов.

— О том просил Петр Сабанский с товарыщи, когда я был в тюрьме… Советовал им князь Щербатый…

— Пиши повинную челобитную в ложном извете.

— Грамоте не обучен…

— Напиши за него, — сказал Митрофанов подьячему Давыдову.

Когда Давыдов написал от имени Степана повинную челобитную, поп Борис «в салдатово место руку приложил».

Григорий Жданин на допросе признался, что князь Осип напоил его вином и «велел на него, Илью, завесть государево дело».

За ложный извет Степан Солдат и Григорий Жданин были биты кнутом на козле перед съезжей избой.

Глава 21

В канун Рождества к Илье Бунакову пришел поп Благовещенской церкви Борис и с порога заявил:

— Илья Микитович, видел мы с дьяконом Ивашкой Кирьяновым вчера ночью, как Васька Ергольский с винокуром несли бочонок вина из поварни не в казенный погреб, а к себе во двор. Смотри, тебе ответ держать, коли вина на праздничную раздачу всем людям в Рождество не хватит!..

— Ты что, меня пугать пришел! Всем вина у Моклокова хватит! Тебе и детям боярским по семь чарок, казакам и оброчным — по две-три чарки…

Тридцать ведер вина, присылаемого из Тобольска, вместе с хлебным припасом, не хватало. Издавна гнали вино в казенный погреб до ста пятидесяти ведер из хлеба томской пашни. Но после раздачи вина на Богоявленье и Происхожденьев день, аманатам и телеутским посланцам, Бунаков, опасаясь, что вина однажды не хватит, поставил сына боярского Василия Ергольского гнать вино в дополнение… Бунаков и сам угощал в его поварне нужных людей…

Борис как с цепи сорвался:

— Покрываешь воров!.. Гляди, скоро выйдет государев указ: Оську Ляпу, Ергольского и других твоих советников будут жечь каленым железом!.. Остерегись!..

— Пошел прочь! — разозлился Бунаков и вытолкал попа за дверь.

Как и говорил Бунаков, в Рождество вина воеводского хватило из казенного погреба всем.

Однако все чаще одолевали думы воеводу о царском указе по их томским делам. В нетерпении послал даже Ивана Лаврентьева в Нарым, чтоб он встретил там Пущина и доставил бы скорою ездой вести в Томск.

И вот через три дня после Рождества, в 28-й день декабря, Иван нежданно заявился в полдень к нему в дом. Снял шапку, перекрестился, убрал ладонью иней с усов и бороды, поздоровался.

— Уже от Федора Пущина вести принес? — спросил Бунаков.

— Вести, Илья Микитович, принес, однако не от Федора, а такие

вести, что их поначалу надобно тебе узнать! — возбужденно сказал Иван. — Пять дён на лыжах поспешал из-за тех вестей!.. Это не толки с ёлки!

— Говори же, не тяни!..