Люди греха и удерживающие

Гапоненко Александр

Однажды Агита пришла и объявила, что на следующей неделе навсегда уезжает с родителями жить к родственникам в Австралию. Я обиделся за то, что она ничего не сказала мне раньше, но пожелал счастливого пути. После этого интегрировать меня в латышское общество уже больше никто не пробовал.

Теперь немного о музыке. Один раз мы, руководители нескольких студенческих отрядов, решили отметить завершение строительного сезона, и зашли в модный бар в гостинице «Рига». Бар этот завсегдатаи прозвали «Шкаф», поскольку он находился в полуподвале, не имел окон и был сверху донизу обшит такими же деревянными панелями, как вся советская мебель. Выпили немного шампанского и пошли танцевать рок-н-ролл со своими девчонками.

Приглашать местных дам опасались, поскольку бар был местом работы валютных проституток, обычно ошивавшихся при интуристских гостиницах.

Музыканты играли очень зажигательно, особенно мне понравился бородатый лысый парень, от души наяривавший на ударной установке. Когда сели за столик передохнуть после танцев, я спросил у своей партнерши Ани: «Кто это так классно лабает?» «Да, это наш преподаватель Ивар Годманис барабанит – бабки заколачивает. Он еще на кокле играть умеет», – с презрительной улыбкой сообщила мне Аня. Она училась на физмате, была у нас комиссаром отряда и работала наравне с парнями на стройке. Ее презрение к здоровому мужику, который зарабатывает на жизнь игрой на кокле, пока она укладывала бетон из полуторатонной бадьи в опалубку, а потом месила его полупудовым вибратором, было понятно.

В студенческие времена у меня был музыкальный абонемент, по которому я ежемесячно ходил в филармонию на концерты классической музыки. Перед концертами были небольшие лекции по истории музыки. За три года посещения лектория я неплохо освоился с классическим репертуаром, стал даже собирать коллекцию пластинок классической музыки.

В Риге в те времена проходили также прекрасные фестивали классической музыки, на которые приезжали лучшие дирижеры и исполнители со всего Союза. Еще были всесоюзные фестивали джаза. Делом чести для студентов было посетить все эти музыкальные мероприятия.

Театральное искусство я осваивал несколько иным способом. Друзья познакомили меня с балериной, которую звали Ирина Тимофеева. Я стал ухаживать за ней, ввел в нашу компанию. Большой и чистой любви у нас не сложилось, но Ирина регулярно снабжала меня контрамаркам, и я ходил по ним на все спектакли, которые давали в Театре оперы и балета. Репертуар в нашем театре был обширный, и я посмотрел тогда в нем основную часть мировой оперной и балетной классики. Отмечу, что Рижский театр оперы и балета по качеству своих постановок был в Союзе на третьем месте, сразу после ведущих московских и ленинградских театров.

Учась в школе, я стал рисовать и хотел стать художником. Однако побывав в Эрмитаже и постояв пару часов перед картинами Рафаэля, я понял, что так рисовать не смогу никогда, и свое увлечение живописью забросил. В музеи же и на художественные выставки ходил регулярно.

В советское время в Риге была очень богатая выставочная жизнь. Наиболее интересными были ежегодные выставки картин латвийских художников под названием «Осень». Они проходили в выставочном зале гостиницы «Латвия». На этих выставках я иногда находил картины, которые мне очень нравились, и тогда я подолгу простаивал перед ними. Хотелось, чтобы они были со мной постоянно, но денег на приобретение картин у студента, конечно, не было, да и повесить их было негде.

Удивительным образом мои студенческие мечты сбылись в зрелом возрасте. В 90-е годы я стал предпринимателем и прилично зарабатывал. Тогда жизнь свела меня со многими художниками, которые по дешевке распродавали свои картины. Системы государственных закупок их произведений больше не было, а латышские чиновники хотя и жирели на взятках, на приобретение картин не тратились.

Каждый раз, приходя в мастерскую к какому-нибудь именитому мастеру, я находил те картины, которые мне запомнились 20–25 лет тому назад. Я покупал

эти картины и таким образом составил небольшую коллекцию полотен латвийских художников. В основном это были натюрморты и пейзажи в нейтральном советском стиле. Приобретать картины с вариациями на тему «Праздник песен» или портреты латышских деятелей культуры я не хотел – они мне душу не грели. В «русском духе» мне удалось приобрести только картины художника Игоря Корти. Да и то на этих картинах были изображены не люди, не бытовые сцены, а парусники.

Наконец немного о литературных увлечениях студенческой молодежи тех лет. В годы университетской учебы я открыл для себя мир толстых журналов – «Юность», «Наш современник», «Новый мир». В них печатались произведения современных советских авторов. Именно в «толстых журналах» я впервые прочитал произведения Федора Абрамова, Виктора Астафьева, Василия Белова, Юрия Бондарева, Валентина Распутина, Владимира Солоухина, Владимира Чивилихина, Василия Шукшина. Эти произведения наложили «русский» отпечаток на мое мировосприятие.

С произведениями современных зарубежных авторов мы знакомились по «Иностранной литературе». Тут можно было найти последние произведения фантастов Станислава Лема, Роберта Шекли, Рэя Брэдбери, прочитать роман Кобо Абэ «Человек-ящик» и даже «Мертвую зону» Стивена Кинга. Мы с нетерпением ждали выпуска заранее анонсированных произведений Джеймса Олдриджа, Иштвана Сабо, Рейнера Рильке, Германа Канта, Питера Устинова, Джойс Оутс, Фридриха Дюрренматта, Франца Кафки. Вряд ли об этих авторах слышали даже выпускники современных филологических факультетов. А в наше время если ты не мог высказать собственное мнение о повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» или о романе Габриэля Маркеса «Сто лет одиночества», то тебя воспринимали как дубину стоеросовую и могли больше не пригласить в приличную компанию.

Студенческие отряды

Латвийский студенческий отряд в Гагарине. В центре – А. Т. Гагарина

Университетский комитет комсомола организовывал работу студенческих отрядов. В мое время эту деятельность в университете курировал Айвар Лембергс. Делал он это умело и, что называется, с огоньком. Именно эти качества позволили ему стать потом руководителем ударной комсомольской стройки на Вентспилсском припортовом заводе, занять пост мэра Вентспилса, а когда произошел «белый» переворот, превратиться в самого влиятельного олигарха Латвии. В комсомольском руководстве бездельники и пустые говоруны удержаться долго не могли.

Секретари комитета комсомола и парткома университета проводили действенную работу по интернациональному воспитанию студентов, и о каких-либо этнических конфликтах между русскими и латышами за три года учебы на дневном отделении я не слышал.

Секретарями комсомольского и партийного комитетов в университете всегда были латыши. Поэтому очень странно было слышать спустя почти три десятилетия рассуждения секретаря парткома университета Карла Даукшта о том, что латыши подвергались при советской власти притеснениям. Он очень злился на меня, когда я пару раз в публичных дискуссиях указал ему на явную фальшь в этих его «экспертных» оценках. А когда я вспомнил, что он защитил в университете диссертацию на степень кандидата исторических наук, которая называлась «Освещение опыта международного коммунистического движения в печати Коммунистической партии Латвии (1920–1940)», то совсем осерчал и стал называть меня в СМИ врагом латышского народа и независимой Латвии. Наверное, хотел так отмыться от своего интернационалистического коммунистического прошлого.